Еретики Дюны

— Никакой роскоши! Ее для них просто не существует. Она должна остаться для них тайной за семью печатями. Это называется защитной стеной невежества.

— То, чего не знаешь, не может причинить боль.

— Мне не нравится твой тон, башар.

В ее глазах снова заплясали оранжевые огоньки. Однако предчувствие силового столкновения уменьшилось, когда Матрона снова рассмеялась.

— То, что ты так оберегаешь, есть нечто противоположное тому, что называется то-чего-не-знаешь. Мы учим тому, что новое знание может быть опасным. Ты выведешь отсюда естественное заключение: всякое новое знание противоречит выживанию!

Дверь за спиной Досточтимой Матроны отворилась, и в комнату вернулся Муззафар. Это был не прежний Муззафар. Лицо его пылало пятнами, глаза горели. Он почтительно остановился за спинкой кресла Матроны.

— Однажды и ты получишь право стоять вот так, за спинкой моего кресла, — сказала она. — Это вполне мне по силам.

Что они сделали с Муззафаром? Этот человек был, очевидно, полностью лишен своей воли.

— Так ты видишь, что я обладаю властью? — спросила она.

Тег откашлялся.

— Это очевидно.

— Я — банкир, ты помнишь? Ты только что сделал свой депозит вместе с нашим верным Муззафаром. Ты благодарен нам, Муззафар?

— Да, Досточтимая Матрона, — хрипло ответил фельдмаршал.

— Я уверена, что ты понимаешь природу такой власти, башар, — сказала она. — Тебя хорошо готовили в Бене Гессерит. Они талантливы, но, боюсь, не столь талантливы, как мы.

— Говорят, что вы очень многочисленны, — произнес Тег.

— Основа нашего могущества заключается не в численности, башар. Власть, такая, как наша, может осуществляться и малым количеством людей.

Она очень похожа на Преподобную Мать, подумал он. Она умеет дать ответ, по существу, уклонившись от него.

— По сути своей, — продолжала Матрона, — такая власть, как наша, становится источником выживания для многих людей. Теперь для того, чтобы править, достаточно пригрозить людям лишить их этого источника. Она оглянулась через плечо.

— Ты не хочешь, чтобы мы лишили тебя своей милости, Муззафар?

— Нет, Досточтимая Матрона. — Этот мужчина дрожал, как женщина!

— Вы нашли новый наркотик, — сказал Тег.

Она громко, почти озорно рассмеялась.

— Нет, башар, это очень старый наркотик.

— Вы хотите, чтобы и я пристрастился к нему?

— Как и все, кого мы контролируем, башар, ты имеешь выбор — либо повиноваться, либо умереть.

— Это действительно очень древний выбор, — согласился Тег. В чем заключается непосредственная угроза? Он не чувствовал признаков готовящегося силового нападения. Как раз наоборот. Второе зрение показывало ему весьма чувственные намеки. Они что, хотят запечатлеть его?

Она улыбнулась Тегу, хотя взгляд ее оставался ледяным.

— Он будет хорошо служить нам, Муззафар?

— Думаю, что да, Досточтимая Матрона, — ответил фельдмаршал.

Тег размышлял, наморщив лоб. В этой парочке было что-то глубоко порочное. Они действовали вопреки морали, которой он всегда руководствовался в своем поведении. Хорошо, что они не знают о его способности к сверхбыстрой реакции.

Кажется, они очень радовались тому затруднительному положению, в какое он попал.

Некоторую уверенность Тегу придало сознание того, что эти двое начисто разучились радоваться жизни. Будучи воспитанником Бене Гессерит, он видел это совершенно отчетливо. Досточтимая Матрона и Муззафар забыли или, что более вероятно, сознательно оставили все, что составляет основу существования жизнерадостного человека. Они не были в состоянии находить источник радости в собственном теле. Они добровольно приняли на себя роль постороннего свидетеля, вечного наблюдателя, который тем не менее всегда помнит, каким он был до своего превращения. Даже когда они делают то, что когда-то было для них удовольствием, они вынуждены доходить в этом удовольствии до крайностей, чтобы затронуть хотя бы края своей памяти о прошедших и утраченных радостях.

Досточтимая Матрона широко улыбнулась, обнажив ряд ослепительно белых зубов.

— Посмотри на него, Муззафар. Он не имеет ни малейшего представления о том, что мы можем сделать.

Тег слышал все сказанное, но видел и другое взглядом, натренированным в школах Бене Гессерит. В этих людях не осталось ни миллиграмма природной наивности. Их нельзя ничем удивить. Для них не существует ничего нового. Поэтому они плетут заговоры, изобретают махинации, надеясь, что это возбудит их и они испытают былое потрясение от какой-то новизны. Конечно, в глубине души они понимали, что это не произойдет, что из запланированного действия они выйдут, охваченные еще большей досадой от неудачи, и чем больше будет эта досада, тем с большей яростью они снова попытаются достичь недостижимого. Таким стало их мышление.