Эридан

— Эти собаки не похожи на домашних, — сказал Коллинз. — Если они вообще собаки. — Он повернулся к Бедфорду. — А ты что думаешь?

Бедфорд вдруг с удивлением понял, что не хочет обсуждать эту тему.

— Трудно сказать, — ответил он. — Идемте. Если поспешим, доберемся еще до темноты.

И он направился вниз по склону. Джоан шла следом, за ней Нина. Шествие замыкал Коллинз. Он шел, не в силах отвести глаз от соблазнительно покачивающихся ягодиц Нины. Пальцы у него задрожали, виски начали пульсировать.

— Боже! — прошептал он. — Не думал он, что на свете бывают такие женщины, а ведь повидал их немало.

Его так и подмывало поделиться с кем-нибудь подробностями прошлой ночи, да вот только с кем? С Бедфордом — пустой номер. Рассказывать такое Джоан — глупее не придумаешь. Тоска, да и только. Ведь это же половина удовольствия — рассказать кому-то о своих невероятных любовных приключениях! Ну да ладно, бывает и хуже. Посмотрите на этого Бедфорда — типичный сексуальный неудачник, заходится от жалости к самому себе. Ему уж точно нечего делать в постели с такой горячей штучкой, как Нина! Коллинз едва не расхохотался.

Потом перевел взгляд на Джоан. Вон она, впереди, идет прямо за Бедфордом. Нина Ниной, но если Коллинз кого-то и хочет — так это Джоан. С такими, как Нина, ты проводишь веселые часы в дешевых отелях. А вот Джоан — из тех, о ком мечтаешь всю жизнь, мечтаешь и не можешь заполучить. Впрочем, она станет исключением из правила. Со вчерашнего вечера она с ним очень холодна — непонятно, почему, разве что из-за его насмешек в адрес классической музыки? С тех пор она ведет себя как-то агрессивно, хоть и молчит. Но это неважно: все равно она станет исключением. Бедфорда в расчет не берем. Отказавшись тянуть жребий, он просто приблизил неминуемое.

Внезапно Коллинз увидел, что Джоан идет уже не позади Бедфорда, а рядом с ним. Он почувствовал мгновенный укол ревности, но затем подумал: они, скорее всего, говорят о луне. Или о звездах. Она витает в облаках так же, как и он.

Взгляд Коллинза вернулся к роскошным ягодицам Нины. И снова у него застучало в висках. И снова задрожали пальцы. А что если они вдвоем немного отстанут… здесь полным-полно укромных уголков. Например, вот эти кусты…

Он рванулся вперед, чтобы ее догнать. И почувствовал, что бежит уже не на двух, а на четырех ногах.

Бедфорд шагал, глядя перед собой и не произнося ни слова. Тишина, как и прежде, беззвучно шла рядом с ними. На этот раз, однако, Джоан не делала никаких попыток нарушить молчание, и, наконец, не в силах больше это терпеть, Бедфорд заговорил сам.

— Если считать город надежным критерием, — начал он, — то мы найдем свидетельства существования расы, столь же развитой, как и мы сами. Некоторые здания очень впечатляют, они похожи на произведения искусства.

— Архитектура — не искусство, — сказала Джоан. — По крайней мере, не в исконном смысле этого слова. Она слишком материальна. Слово «искусство» в его прямом смысле неприменимо к зданиям и инженерам. Но мы лишили слова их настоящих значений, выхолостили их, слишком часто применяя в разговоре о не столь высоких видах деятельности. Я все жду, когда же рытье канав начнут называть «ваянием земли киркой и лопатой» или «прикладной археологией».

Она засмеялась. Зубы твои — как стадо овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними[8]

.

— А что вы… — начал Бедфорд, но умолк. Он собирался спросить, кем она была тем, на Земле, чем занималась, во что верила, чем увлекалась. Но это бы означало зарождающуюся интеллектуальную близость, от которой один шаг до эмоциональной, а потом и до физической. Он не хотел делать этот шаг, потому в глубине души знал: ответного движения с ее стороны не последует, отношения продолжатся на чисто интеллектуальном уровне, и она будет искать душевной и физической близости на стороне, чтобы доказать ему свое превосходство.

Но она угадала его вопрос, раздвинула занавес своего мира, и у него не было причин прятать взгляд. Он видел пышные луга и далекие величественные деревья.

— Я оперная певица, — сказала она со странным напряжением в голосе. — Сопрано. Имея такую устаревшую профессию, рано или поздно неминуемо вырабатываешь скептическое отношение к мелким обывательским шалостям.

Широкая, полная грудь, статная шея богини…

— Вы пели Вагнера?

Она кивнула.

— Фрея. Брунгильда. Изольда.

Боже! Наверняка она пела «Смерть в любви». Он вспомнил, как впервые услышал эту арию. В тот вечер он стоял, совершенно пьяный, у стойки бара в Старом Йорке и слушал музыку, которую эксцентричный владелец заведения время от времени включал вместо унылых и безжизненных современных попурри. Ария из «Тристана и Изольды» с ее выворачивающей душу мелодией, мгновенно отрезвила его, и он стоял, почти рыдая, переполненный болью, но не мучительной, а прекрасной — болью катарсиса.

Он вдруг услышал, что Джоан все еще говорит, и в ее голосе уже нет напряжения. Вначале до него долетали лишь отрывочные слова: «Основать новый Байройт на острове Фула[9]… воскресить Вагнера в колониях…»

Потом она сказала: