Эригена

— Опасная точка зрения, брат Улферт, — сказал я. — Приводит государство в хаос. В начале разговора ты обмолвился, что подозреваешь некоего человека. Назови его.

— Единственный человек, который обрадовался бы смерти Иоанна Скотта, это брат Тегван.

— Серьёзное обвинение, — сказал я. — Все уверены, что брат Тегван ученик Иоанна Скотта. Я видел, как он неподдельно рыдал в ногах у Его Высокопреосвященства архиепископа Кентерберийского, прося найти и наказать убийцу Учителя. Если это клевета, брат Улферт, тебе несдобровать.

— Иуда тоже рыдал на плече у Спасителя и клялся в вечной любви в ночь Искупления. Брат Тегван, конечно, не Иуда, но именно с ним Иоанн Скотт чаще всего беседовал в Малмсбери. Думаю, что брат Тегван очень хорошо понимал, на какие высоты поднимается Эригена в своих рассуждениях, к самому краю того самого ничто, не сути, где наши привычные образы рассеиваются и теряют понятное нам содержание. Ведь не зря все философы мира едины всегда только в одном: выразить божественный дух человеческими словами почти невозможно. Это путь, который может увести от бога к самому себе. Думаю, что брат Тегван испугался.

— Испугался чего? — спросил я. — Полёта философской мысли?

— Я думаю, что он испугался последствий, — сказал брат Улферт. — Что Учителя подвергнут гонениям, книга «Перифюсеон» будет запрещена и сожжена, как это было с трактатом «О божественном предопределении», пройдут годы, и учение Эригены сотрётся из памяти, будто его и не было вовсе. Если же Учитель умрёт мученической насильственной смертью, есть шанс, что память о нём сохранится. Согласись, что, возможно, тот же мотив руководил и Иудой, когда он предавал Христа. Предавал, чтобы не забыли.

— Но ведь брат Тегван был в аббатстве Гластонбери, когда умер Эригена, — сказал я. — Это не очень просто, но можно проверить, когда он его покинул.

— В этом нет нужды, — сказал брат Улферт. — Брат Тегван вернулся в Малмсбери примерно через неделю после смерти Иоанна Скотта. Он сообщил нам всем, что по дороге сильно заболел и несколько дней провёл в беспамятстве в одной деревне. Недомогание было такое тяжёлое, что он даже не запомнил названия этой деревни.

— Странное совпадение, — сказал я. — Однако пока ты меня ни в чём не убедил. В любом случае, как ты понимаешь, я доложу, что ты являешься «circatores» архиепископа Реймсского. Полагаю, что тебе прикажут покинуть монастырь и остров.

— Я понимаю, — сказал брат Улферт. — После смерти Эригены мне нечего делать в Малмсбери.

Должен с прискорбием заявить Вашему Высокопреосвященству, что это дело становится всё более запутанным. Я несколько дней нахожусь в аббатстве, но ни на шаг не продвинулся в расследовании происшествия. Брат Улферт показал мне грифель, которым, по его утверждению, был убит Эригена. Он закопал его в укромном месте под кустом орешника недалеко от тропинки, которая ведёт к ручью. Грифель был завернут в тряпицу, сохранившую следы крови. Но была ли это кровь Иоанна Скотта или чья-то другая, определенно сказать не могу.

От желания провести очную ставку между братом Улфертом и братом Ансельмом я тоже отказался. Если они в сговоре, это бесполезно. Если не виновны, тем более вряд ли брат Ансельм будет менять занятую им позицию о свершившемся Божьем суде. Я решил наблюдать за монастырскими братьями в надежде найти какую-нибудь зацепку и обратил пристальное внимание на поведение брата Тегвана.

Брат Тегван весь день проводит в библиотеке. Я навестил его под предлогом посмотреть последнюю, не оконченную работу Иоанна Скотта — гомилию на Откровение Иоанна.

— Он почти её завершил, — сказал брат Тегван. — Мечтал поднести королю Альфреду для торжественной рождественской литургии. Оставались небольшие стилистические мелочи и краткое рассуждение против Гермеса Египтянина[32] — о ложных богах и душах, вызываемых из статуй. Учитель считал, что во время войны с язычниками данами это важно.

— Расскажи мне, что за человек был аббат?

— Лёгкий человек, — сказал брат Тегван. — Хотя и тучен. Как-то принято считать, что настоящий философ всегда угрюм и погружён в себя. Брат Иоанн был хохотун, любил посмеяться над собой, иногда над другими. Не удивлюсь, если в молодости он был большим забиякой.

— Он ведь почти всю жизнь был мирянином. Ты что-нибудь знаешь о его семье?

— Одна из немногих тем, на которые он не любил разговаривать. Однажды обмолвился, что в юности в Ирландии у него была девушка, они собирались пожениться. Во время нападения норманнов эту девушку угнали в рабство. С той поры, как он выразился, перефразируя Боэция, утешается философией[33].

— История, похожая на выдумку, — сказал я. — Во всяком случае, где-то я слышал подобное.

— Может быть, — сказал брат Тегван. — Брат Иоанн полагал, что его книги интереснее, чем его жизнь.

— Ты ведь читал книгу «Перифюсеон»?

— Очень внимательно, — сказал брат Тегван. — Задавал Учителю вопросы, когда мне было непонятно.

— Чем же она так крамольна? Или почему могла вызвать раздражение во франкских научных школах?