Есенин

— Вином поперхнулся, не в то горлышко попало. — Он подмигнул Илье, и тот виновато опустил голову.

— Вот, мать честная, подарки я вам привез! Совсем позабыл из-за этого скандала! — Он открыл чемодан. — Вот тебе, Катька! — бросил он сестре большую восточную шаль. — Тебе, Вася, вот трубка восточная — «кальян» называется. Илья, на тебе, как телохранителю моему, кинжал настоящий, осторожно только, не порежь кого, и бурку с шапкой черкесской. А тебе, Соня, самый дорогой подарок. — Он протянул жене сверток. — Восточный халат, атласный! Сам выбирал!

Все сразу стали разглядывать подарки: Катя, накинув шаль на плечи, крутилась перед зеркалом — то так встанет, то эдак, Илья тоже надел бурку и шапку и действительно стал похож на черкеса.

— Теплая какая! Как тулуп!.. Зимой на снегу спать можно! — ликовал он как ребенок. С опаской вынув кинжал, он осторожно потрогал пальцем лезвие. — Бритва! — покачал восторженно головой.

— А как курить-то эту штуковину? — вертел в руках кальян Наседкин.

— Сейчас разберемся! — сказал Есенин и снова шмыгнул в прихожую.

— Ну, как подарки? — спросил он, вернувшись. Глаза его хмельно блестели. — А ты чего, Соня?.. — обиженно удивился Есенин, увидев, что жена даже не притронулась к свертку. — Примерь халат, я посмотрю! Ты чего?..

Софья равнодушно, лишь уступая настойчивой просьбе мужа, надела халат. Стало видно, что он ей велик и совершенно не идет, но Есенин фальшиво обрадовался, всплеснув руками:

— Соня! Точно на тебя шили! Красиво! А? Красиво ведь? — обратился он к остальным. Василий с Катей согласно закивали:

— Да! Да! Очень! Подшить только снизу чуть-чуть! А так хорошо! Блестит как!

— Паранджу тоже надевать? — подняла Софья выпавший из халата черный сверток. В голосе ее и во взгляде читалось высокомерие и даже откровенное презрение.

— Ты чего это так?.. Я без умысла… Что с тобой… гра-фи-ня?! — озлился Есенин. Лицо его побледнело, голубые глаза превратились в льдинки.

— Ой, дай я надену, можно? — предложила Катя, чтобы замять готовый разразиться скандал. — Она надела на себя паранджу. — Ну, как я вам? — прошлась она по комнате мелким шагом, подражая восточным женщинам.

— Здорово! — обрадовался Наседкин. — Вот так и ходи по Москве! До чего мудрые мужики на Востоке! Чадру жене напялил и спокоен. Сергей, там бабы до сих пор вот так ходят? — кивнул он на Катю.

Но Есенин не разделил его веселья.

— По-всякому, — мрачно ответил он. Засунув руки в карманы, он прошелся по комнате, оглядывая портреты и фотографии Толстого. — Раз борода, два борода, три, четыре, опять борода… не меньше десятка! — размышлял он вслух. — Как же мне надоели эти бороды! — проговорил Есенин с тоскливым бешенством. — Ску-у-шно!

Он поглядел на всех невидящим взглядом и вышел в прихожую.

— Василий, пойдите к нему, пожалуйста, — встревожилась Софья, — а то он там сейчас громить все начнет…

Наседкин взял папиросы и пошел к Есенину.

— Что я поделаю? У нас с мамой действительно благоговейное отношение к деду, — заговорила Софья, снимая с себя халат. — Соблюдаются определенные традиции, мама поддерживает вековой уклад. Сергея это почему-то бесит… — На лице ее появилось жесткое, но в то же время страдальческое выражение.

Катя беззвучно заплакала.

— Может, ему опять в больницу лечь? Я поговорю с Анной Абрамовной: она поможет, у нее связи… Ну что тут поделаешь, такой вот он!

— С Миклашевской у него было что-то? — неожиданно спросила Софья.

— С какой Миклашевской? — замерла Катя.

— Не притворяйся, я все знаю…

— Ах, с этой актрисой! — Катя вытерла слезы. — Не-е-ет! Стихи только посвящал, а так ничего, честное слово!

Софью охватила нервная дрожь.

— Всем своим шлюхам стихи посвящал! А мне?.. Мне! Паранджу!! Чадру мне! — Она истерично захохотала и, схватив со стула паранджу, бросила ее на пол и стала топтать.

Есенин сидел в кухне на подоконнике и, глядя в окошко, как затравленный зверь, курил одну за другой свои любимые сигареты «Сафо». Увидев входящего Наседкина, обрадовался и заговорил сдавленным голосом:

— Вася, друг, ты понимаешь меня? Не могу! На Кавказ уехал… думал, может соскучусь! Какое там! — махнул он безнадежно рукой. — Все прахом, Вася! Ты видишь: не клеится семейная жизнь!.. Здесь все заполнено «великим старцем»… он везде: и на столах, и на стенах; слава богу, на потолках нет! Это душит меня!.. Теща эта… блядь, ненавидит меня! Как же! Графиня! Родственница генерала Дитерихса, что у Колчака фронтом командовал. А? Ни хера себе родственница?! Бежать хочу, — с жаром исповедовался он другу, — но куда? Куда? Жизнь прожил, угла своего нету… Не-е-ту! Вон, из Госиздата прислали: срочно сдавать рукопись собрания сочинений в окончательном виде! Собрания, Вася! Я сам классиком становлюсь, а тут эта борода… мать ее не замать!

— Если невмоготу здесь, живи у меня…

— Ладно, когда припрет совсем… — Есенин слез с подоконника. — Хочешь выпить? А? У меня есть! — Он на цыпочках вышел в прихожую и вернулся с бутылкой водки. — Давай прямо из горлышка! — Он сделал несколько глотков и протянул бутылку Василию.