Есенин

«Разве не вымерли голодной смертью целые села, разве не опустели целые волости и уезды цветущего Поволжья? Кто не помнит того ужаса и отчаяния, когда люди голодающих районов, всякими чекистскими бандами и заградилками доведенные до крайности, в нашем двадцатом веке, в христианской стране дошли до людоедства, до пожирания собственных детей, до пожирания трупов своих соседей и ближних…»

— Не… не могу! — Слезы закапали на бумагу. Анна закрыла лицо руками. — Сожги все! Дотла сожги! Не могу я это читать! Страшно!

Есенин взял листки и перед тем, как бросить их в огонь, прочел последние строчки:

«Не предрешая заранее, какой общественный строй должен быть в государстве Российском, а выдвигая со своей стороны идею великого земского собора, мы все же должны зорко смотреть, чтобы тайные враждебные силы раз навсегда потеряли охоту грабежа и бесчинства народа в целом и не помешали бы в дальнейшем развернуть в России свои непочатые силы на путь духовного и экономического творчества.

Тщательно взвесив современное положение России, небывалое единство настроения русского народа, мы твердо верим, что близок конец страданиям и радостно будет освобождение.

18.10.26 г.»

Сергей бросил листки в печь и тихо произнес:

— … Радостно будет освобождение!.. Будет ли освобождение, Леша? Не зря ли ты сложил свою буйную головушку?..

Есенин взял еще целую пачку бумаги. Анна узнала есенинский почерк и вопросительно поглядела на Сергея.

— Это последняя часть «Страны негодяев», — вздохнул он с сожалением. Перелистал их, словно прощаясь, и бережно, аккуратно просунул в печь.

— А я думала, в «Стране негодяев» только две части… а у тебя и третья… была? — удивилась Анна.

— Была! — Есенин задумчиво глядел, как пламя пожирает его рукопись. — Была, Аня! Слава богу, хватило ума не отдавать ее в издательство… А то покоились бы сейчас мои кости где-нибудь вместе с Лешей Ганиным и еще тринадцатью из «Ордена русских фашистов», расстрелянных рукой Ягоды.

Изряднова в страхе прижалась к Есенину.

— Ничего, Аня, ничего, со мной им не справиться! Я Есенин! — погладил он ее, успокаивая. — У меня такие друзья, ого-го! Авось заступятся!

Когда все бумаги были сожжены, Есенин кочергой разбил пепел и добавил еще пару поленьев, чтобы и следов не осталось. Он закрыл дверцу печки и поднялся:

— Я ведь в Ленинград, Аня, еду сегодня! Надо уйти от своры этой бешеной, а то уж больно обложили…

Увидев, как округлились от ужаса глаза Анны, улыбнулся весело:

— Да ладно, не бойся, все обойдется! Я Есенин! Не из таких передряг выходил живым… Пойду на Юрочку гляну… — Он тихонько вошел в крохотную спаленку, где едва помещались две кровати, и встал у изголовья. Долго любовался сыном.

— Похож на меня, кажется?.. — счастливо улыбнулся он.

— На кого ему походить? Жизнь моя! — Анна нежно положила голову ему на плечо.

Не может оторваться Сергей от сына, гладит его русые волосики…

— Я сегодня уезжаю, сынок! — шепчет Есенин спящему малышу. — Уезжаю! — И, словно услышав прощальные отцовские слова, Юрик нахмурился во сне.

— Да, я вот деньги принес! — спохватился Есенин. Он достал из кармана деньги и протянул Анне.

— Возьми! Для сына возьми… У меня еще есть!.. Прости меня, Аня, за все прости! — поцеловал он заплаканное лицо Изрядновой.

— Да за что, Сереженька? Ведь я счастливая: сын у нас растет! Твой сын! Юрий Есенин! Чего мне еще от жизни надо?

— Юрка — мой! Береги его… Они не простят вам меня, что Есенин он… Боюсь за вас! — Он надел шубу, взял шапку и, обняв на прощанье Анну, еще раз взглянул на спящего сына: «Прости, сынок!»

— Никому не говори, что я у вас был, бумаги свои жег, а то замучают, звери! Они никого не пощадят, запомни! Ну все, Аня, присядем на дорожку!

Они молча посидели немного, и Есенин решительно пошел к двери.

— С Богом, Сереженька! — перекрестила его Изряднова и долго еще стояла в дверях, глядя, как снег заметает его следы.

По снежному двору чьи-то ноги уже протоптали узкую тропу. Легкой походкой Есенин направился на Садовую: шуба нараспашку; шапка чуть сдвинута на затылок. Снег слегка поскрипывал под ногами. Выйдя на Пречистенку, он увидел одиноко стоящего извозчика, всего запорошенного снегом. Подойдя к нему, хлопнул по спине:

— Не спи, замерзнешь!.. Ба, да это опять ты?.. — воскликнул Сергей, когда извозчик обернулся. — Нет! К тебе не сяду, денег с меня не берешь! — засмеялся и пошел дальше.

Извозчик тронул лошадь и догнал Есенина.

— Садись, Сергей Ляксандрыч! — обрадовался он Есенину, как родному. — Возьму таперича, мил человек, сколь дать, столь и возьму!

Есенин стряхнул шапкой снег с сиденья и, усевшись, достал деньги.

— Вот, сразу возьми, чтобы я не забыл. На вокзал отвезешь, только сначала — за вещами, тут недалеко — заскочим.

— Потом с деньгами-то! Потом! — Извозчик дернул вожжами. — Но, милай! Не спи, замерзнешь! — Санки быстро понеслись по заснеженной улице.

Софья в ужасе отпрянула в сторону, когда увидела в дверях Есенина. Ни слова не говоря, он прошел в комнату, достал чемодан и стал укладывать в него свои вещи. Из соседней комнаты вышла Шурка, сестренка его младшая, и бросилась брату на шею: