Есенин, его жёны и одалиски

После этого вечера я шла по Столешникову переулку. Было очень рано. Улица была почти пустынна. Мимо меня быстро прошла мужская фигура. Это был Есенин. Я его окликнула. Он остановился. «Серёжа, куда ты в такую рань?» – «Бегу в типографию держать корректуру. Опаздываю. Проводи меня». Лицо невыспавшееся, помятое. Из-под пальто видна была сорочка без воротника. Ботинки были застёгнуты только на верхнюю пуговицу. Я прошла немного с ним. Он напомнил, что я должна ему рассказать о Китае. Мне нужно было возвращаться. Мы попрощались. Когда я уже отошла, он меня позвал и крикнул: «Передай, что деньги для детей я оставил у Шершеневича». Он знал, что с Зинаидой я вижусь. Это была моя последняя встреча с Есениным, если не считать одной, которую едва ли можно назвать встречей…»

Есенин и его друзья находились на Лубянке двое суток. Чекисты сразу поняли, что они просчитались с контрреволюционерами, и поэтов держали отдельно от других арестованных, дважды выводили на прогулки, во время которых Свирская видела Сергея Александровича:

– Он стоял с Мариенгофом и Шершеневичем довольно далеко от нашего окна. На следующий день их снова вывели на прогулку. Я крикнула громко: «Серёжа!» Он остановился, поднял голову, улыбнулся и слегка помахал рукой. Конвоир запретил им стоять. Узнал ли он меня? Не думаю. До этого я голодала десять дней, и товарищи нашли, что я очень изменилась. Окно было высоко, и через решётку было трудно разглядеть, хотя щитов тогда ещё не было. На следующий день всю эту группу во дворе фотографировали. Хозяйку, матрону очень неприятного вида, усадили в середине. Есенин стоял сбоку. Через некоторое время меня с группой товарищей увезли в Новосибирск.

В многострадальной жизни этой мужественной женщины образ поэта был тем немногим, что на закате её дней приносило радость и счастье.

– Всё связанное с Есениным, – говорила Свирская, – осталось в моей памяти как очень светлое и чистое. В наших отношениях не было ничего развязного. В нём была какая-то робость и застенчивость. И когда уже много лет спустя Зинаида сказала Косте: «Твой отец ухаживал за Миной», слово «ухаживал» меня задело. Ничего от этого не было в наших отношениях. Это была дружба. Много позже я задавала себе вопрос, почему Есенин подружился со мной в то время. Кругом было так много девушек красивых, многие умели говорить о поэзии, читать стихи.

Я тоже знала много стихов, но читать я их боялась, они звучали у меня внутри. Мне казалось, что, произнося их, я не смогу передать того, как я их чувствую. В своём стихотворении Есенин назвал меня «радостной». Видимо, я и была такой от счастья, что живу в революцию, которая меня сделала её участницей. Всё, что я делала, я считала очень нужным. Не было ничего, чего бы я хотела для себя лично. Я верила в идеальное недалёкое будущее. Своей непосредственной, наивной верой я заражала других. Сергею это тоже, наверное, передавалось, когда он бывал со мной, и за этим он тянулся. Время нашей дружбы было непродолжительно. Но если этот отрезок времени отнести к человеческой жизни, которая оборвалась в тридцать лет, то восемь-девять месяцев превращаются в целый период.

* * *

Стихотворение, упомянутое Свирской, имеет свою историю. 21 сентября 1917 года Есенин отмечал свой день рождения. За скромным столом на Литейном проспекте, 33, собрались Ганин, Иванов-Разумник и Пётр Орешин. Стол выглядел довольно празднично. Света не было, сидели при керосиновой лампе и свечах. Говорили в основном о стихах и литературе. Вдруг Есенин встал и потянул Мину в другую комнату:

– Идём со мной, мы сейчас вернёмся.

Усадив Свирскую на стул, сел сам и начал писать. Мина чувствовала себя неудобно:

– Серёжа, я пойду.

– Нет, нет, посиди, я сейчас, сейчас.

В итоге Свирская получила стихотворение «Мине», которое тут же было прочитано гостям.

От берегов, где просиньДушистей, чем вода.Я двадцать третью осеньПришёл встречать сюда.Я вижу сонмы ликов

И смех их за вином,Но журавлиных криковНе слышу за окном.О, радостная Мина,Я так же, как и ты,Влюблён в мои долины?

Как в детские мечты.Но тяжелее чаркуЯ подношу к губам,Как нищий злато в сумку,С слезою пополам.

Это стихотворение стало известно только в 1980 году. Оно было пересказано Ст. Куняеву[28] очень старой подругой Свирской. Сама Мина Львовна, ровесница XX столетия, умерла за два года до этого, пережив тюрьму, концлагерь и ссылку (в общей сложности 25 лет). После освобождения Свирская жила прошлым – годами радостной молодости и борьбы, в которой она видела смысл существования. «В борьбе обретёшь ты право своё!» – полагали эсеры.