Есенин: Обещая встречу впереди

Но и Есенин, кажется, к жене уже не торопился, если появился дома только за час до Нового года.

Любовь его на глазах истончалась.

* * *

В наступившем 1918 году Блок, наконец, почувствует в Есенине достойного и любопытного собеседника. Ему нужно будет с кем-то сверять свои ощущения. Есенин окажется кстати.

3 января Есенин весь вечер проводит у Блока.

К тому моменту Блок уже считает Есенина крупным поэтом и одному знакомому безошибочно раскладывает ситуацию: «Клюев — большой поэт, но в смысле версификации Есенин выше его. Он владеет стихом значительно лучше Клюева».

По итогам встречи Блок запишет — посчитает важным! — что говорил ему Есенин.

«(Интеллигент) — как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ). Он бьётся, кричит от страха. А его возьмут… и выпустят…»

Сам Есенин в этом противостоянии, конечно же, народ.

«Клюев — черносотенный», — уверяет Блока Есенин.

Делаем вывод: сам Есенин — нет, раз даёт Клюеву такую характеристику, скорее, в осуждение. (Черносотенцы — враги революции.)

Далее о Церкви и православии: разрушают (храмы, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства.

Наконец, Есенин осмысленно вводит Блока в заблуждение, говоря о себе, что «из богатой старообряд[че]ской крестьянской семьи — рязанец».

Правда здесь — только то, что он рязанец.

Зачем Есенину понадобилась мифическая старообрядческая семья — а значит, и весь род, уходящий в староверство?

Тема эта не случайная и по разряду хулиганских, с примесью весёлого хвастовства, выходок Есенина не проходит.

Основания у есенинского желания быть наследником староверов куда более глубокие, чем может показаться.

Несколько человек видели, как после Февральской революции и ещё до Октябрьской всякий раз, приходя в редакцию газеты «Дело народа», Есенин читал книгу Афанасия Щапова «Русский раскол старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности в XVII веке и в первой половине XVIII века».

Казалось бы, в редакции обсуждают минувшую революцию и грядущие, не менее важные дела. Зиночка Райх сидит, вся как сиреневый куст. А он — читает. Причём именно эту книгу, а не, скажем, «Капитал» или кипы газет, которые наперебой рассказывают о текущем моменте, в котором не мешало бы разобраться. Нет, ему надо про раскол. Какие ответы он там искал?

Посмотрим для начала на ближайших старших товарищей Есенина того времени.

Что общего у Николая Клюева и Пимена Карпова помимо того, что они сочиняли стихи и ненавидели западническую интеллигенцию?

Во-первых, они были участниками революционного движения, причём, если Клюев, просидев полгода в тюрьме, непосредственную революционную деятельность оставил, то Карпов продолжал, невзирая ни на что: будучи призванным в армию, организовал в своём пехотном полку сразу несколько революционных ячеек, в результате чего полк в полном составе перешёл на сторону большевистской революции.

Во-вторых, оба вышли из староверческих семей.

Клюев носил на груди древлеправославный восьмиконечный крест, отвергнутый патриархом Никоном.

…Церквушка же в заячьей шубе

В сердцах на Никона-кобеля,

От него в заруделом срубе

Завелась скрипучая тля…

Тля, по Клюеву, от Никона! Всё разъела.

«Я не считаю себя православным, — писал Клюев Блоку. — Ненавижу казённого Бога».

Ключевые слова: не Бога ненавидели, но казённого Бога, маркированного романовской монархией.

Не здесь ли лежит разгадка столь ретивого участия русских людей в крушении храмов? Оправдания ему мы не ищем, но объяснение должны знать. Перед нами вовсе не атеистический раж — его большевики элементарно не успели привить. Это — давно затаённое недоверие к постылой «казёнщине».

Блок, поговорив с Есениным, записывает в дневнике: «Ненависть к православию».

Едва ли Есенин, пишущий одну за другой христианские поэмы, говорил о своей ненависти — её не было; скорее, объяснял, отчего так всколыхнулась, казалось бы, бездвижная Россия.

Попробуем пунктирно наметить некоторые предполагаемые нами ответы.

Масштабы раскола, последовавшего за реформой Никона, были колоссальны, но едва ли в полной мере осознаны государством и просвещённой частью общества.

За два с половиной века с момента раскола даже приблизительная статистика по количеству старообрядцев не была собрана, не классифицированы и не изучены разнообразные религиозные секты, в том числе староверческие.

Житие протопопа Аввакума прочли, но почти никто не задумался о многих иных вещах, происходивших в то время.

Здесь вновь возникает фигура Степана Разина.

Сам он был терпим к любому вероисповеданию и при возможности поставил бы на Никона. Разин, скорее всего, писал ему в ссылку и предлагал выступить заедино. Но характерно, что разинский бунт поддержали многие священники, не признавшие реформ Никона, а старообрядцы составляли заметную часть восставших. Так, сопровождавший Разина в походе священник Никифор Иванов придерживался именно старого обряда.