Есенин в быту

– Понимаешь, дорогой товарищ, по случаю праздника своего мы тут зашли в пивнушку. Вы же понимаете, дорогой товарищ, куда ни кинь – везде жиды. И в литературе все жиды. А тут подошёл какой-то тип и привязался. Вызвали милиционеров, и вот мы попали в милицию.

– Да, дело нехорошее! – заметил Демьян Бедный, на что Есенин ответил:

– Какое уж тут хорошее, когда один жид четырёх русских ведёт.

Прервав на этом разговор с Есениным, тов. Демьян Бедный дежурному комиссару по милиции и лицу, записавшему вышеназванных „русских людей“, заявил:

– Я таким прохвостам не заступник».

По-видимому, компания поэтов была «хороша» и не совсем отдавала себе отчёт в том, куда она попала. Милиционер Абрамович (!) показывал на суде:

«После ареста Есенина и др. они были помещены в резервную комнату. Спустя некоторое время они запели в искажённой форме и с ударением на „р“, подражая еврейскому акценту революционную песню „Вышли мы все из народа…“. Старший участковый надзиратель Берёзин, бывший в то время в комнате, приказал им замолчать.

Они успокоились и промежду собой повели разговор о том, зачем „жидовские литераторы лезут в русскую литературу, они только искажают смысл русских слов“. И в этом духе проходил их разговор с иронией и усмешками, направленными против евреев. Все слова их не запомнишь, но помню, что они говорили приблизительно следующее:

– Хотя Троцкий и Каменев сами вышли из еврейской семьи, но они ненавидят евреев, и на фронте однажды был приказ Троцкого заменить евреев с хозяйственных должностей и послать на фронт в качестве бойцов».

В итоге «антисемитов» перевели в более серьёзное учреждение – ОГПУ (Объединённое государственное политическое управление). Там протрезвевший поэт дал более обширные и уклончивые показания:

«В литературу лезут еврейские и др. национальные литераторы, в то время когда мы, русские литераторы, зная лучше язык и быт русского народа, можем правильнее отражать революционный быт. Говорили о крахе пролетарской поэзии, что никто из пролетарских поэтов не выдвинулся, несмотря на то, что им давались всякие возможности. Жаловались на цензуру друг другу, говоря, что она иногда, не понимая, вычёркивает некоторые строфы или произведения. Происходил спор между Ганиным и Орешиным относительно Клюева, ругая его божественность.

К нашему разговору стал прислушиваться рядом сидящий тип, выставив нахально ухо. Заметя это, я сказал: „Дай ему в ухо пивом“. После чего гражданин этот встал и ушёл. Через некоторое время он вернулся в сопровождении милиционера и, указав на нас, сказал, что „это контрреволюционеры“. Милиционер пригласил нас в 47 отд. милиции. По дороге в милицию я сказал, что этот тип клеветник и что такую сволочь надо избить. На это со стороны неизвестного гражданина последовало:

– Вот он, сразу видно, что русский хам-мужик.

На что я ему ответил:

– А ты жидовская морда.

По дороге в милицию и в самом здании милиции мы над этим типом издевались, причём и он не оставался в долгу. В комнате, где мы были помещены, на вопрос, из каких я происхожу, заданный дежурным милиционером, я под испанскую серенаду пропел, что „вышли мы все из народа“, причём слова не коверкал и не придавал им еврейского акцента. В милиции я не говорил, что Троцкий и Каменев хотя и происходят из еврейской семьи, но сами не любят жидов. В милиции вообще никаких разговоров о „жидах“ и политике не было.

Признаю себя виновным в оскорблении типа, нас задержавшего, оскорбление наносил словами „жидовская морда“, причём отмечаю, что и тот в свою очередь также оскорблял нас вперёд „русскими хамами-мужиками“. Более показать ничего не имею».

Судебное разбирательство «дела» поэтов нашло широкий отклик в прессе. Большинство корреспондентов склонялись к тому, что данное происшествие наглядно отображает неприглядную картину жизни литературной богемы.

Председателем товарищеского суда был Демьян Бедный. «Издали глядя, – писал И. Степной, – казалось, словно сидела десятипудовая туша, шея которой сливалась с головой, а глаза, обрамлённые тучными, отвислыми щеками да тройным подбородком, поблёскивали словно из колодца». Он зло перебивал выступавших и бросал свои реплики:

– Антисемиты проклятые, писателями ещё считаются, вам место не в Доме печати.

По газетным отчётам с краткой обвинительной речью выступил т. Сосновский[93]. Он сравнил обвиняемых с пациентом, пришедшим к врачу с жалобой на маленький прыщик, но по этому прыщику врач определяет дурную болезнь.

– И в данном случае, – говорит тов. Сосновский, – перед нами маленький прыщик, ибо я не склонен считать обвиняемых антисемитами в стиле Пуришкевича. Но этот прыщик вскрывает всю их внутреннюю гниль. Нам было некогда заняться оздоровлением наших литературных нравов. Но теперь этот инцидент диктует такую необходимость. Из среды советской литературы надо изгнать кабацкие традиции литературной богемы, унаследованные от Куприна и ему подобных.