Еще не вечер

Полковник произносил речь – выступать он любил, – в ответе не нуждался, и Отари молчал. Он недолюбливал начальника за велеречивость, за страсть к дорогим вещам, всяким цацкам, и его раздражало, что полковник распространяет слухи, мол, дед его потомственный князь, хотя все в округе знали, что седой, опирающийся на корявую, отполированную годами палку старик всю жизнь обрабатывал землю и выращивал виноград. Но дело милицейское полковник знал отлично, лет тридцать назад сам задерживал карманников в толчее базаров и снимал мошенников с проходивших поездов, прошел всю служебную лестницу от и до, никто его не тянул и под локоток не поддерживал. Полковник прекрасно разобрался в рапорте майора Антадзе и, тем не менее, держал речь. Почему? Кто-нибудь позвонил, пытался «нажать»? Но тогда, как опытный оперативник, полковник должен понимать, что звонок раздался неспроста, значит, майор Антадзе прав и ему следует помогать, а не мешать.

– Я категорически требую этого курортника к материалам дела не допускать. Да и дела никакого уже нет, следствие закончено. Надеюсь, вам все ясно, и мы к данному вопросу возвращаться не будем.

Полковник брезгливо провел ладонями по крашеной крышке стола – еще недавно здесь красовалось зеленое теплое сукно, поднялся, прошелся по кабинету. Пол раздражающе скрипел, словно напоминал, что привык укрываться ковром. Выпить бы сейчас рюмку ароматного коньяку, закусить персиком, выгнать этого пастуха и уехать до утра… Эх, есть куда уехать, вернее, было, все было. И коньяк в столе имеется, но пить можно лишь одному, заперев дверь, а потом жевать горькие кофейные зерна либо сосать противный леденец. Разве это жизнь? Нельзя ни коньяка выпить, ни подчиненного прогнать, плохая жизнь настала, на пенсию пора. Сейчас он – начальник УВД, третий человек в районе. А станет пенсионером – и будет сидеть на веранде и слушать болтливых стариков.

Отари все понимал, о коньяке в столе знал, и куда полковник сейчас с удовольствием уехал бы, догадывался. Майор не мог только понять: кто позвонил и почему позвонил? Кого они с Львом Ивановичем задели, какой камешек толкнули, что тот, сорвавшись, ударил по начальству?

Полковник сел не за свой стол, а напротив Отари, давая понять, что официальная часть закончена, и сейчас прозвучит несколько задушевных слов.

– Дорогой Отари, предстоит внеочередная аттестация. Скоро министерство пришлет комиссию, проведут комплексную проверку. Тебе не надо объяснять, в большом хозяйстве, особенно в твоем, не может все блестеть. Что комиссия ищет, то и найдет. Пыль ищет – пыль найдет, грязь ищет – грязь найдет.

– Грязи в моем отделе нет, товарищ полковник, – не выдержал Отари.

– Ты мальчик? Тебе что, погоны жмут или партбилет мешает? Твой отец и дед, кажется, торгуют?

– Не надо меня пугать, товарищ полковник! – Отари встал, и начальник, чтобы не смотреть снизу вверх, тоже поднялся. – Я в рапорте все изложил, если не ошибаюсь, и готовится убийство, то мы обязаны…

– Замолчи! – полковник хотел крикнуть, но голос сорвался, жалобно взвизгнув.

– Слушай, Гиви, мы с тобой не друзья, но мы люди, мужчины, в конце концов. Было время, и ты прятался, и я отступал, загораживался, на больничный уходил. Может, хватит? – Отари снова сел.

– Как ни перестраивайся, на яблоне не вырастут груши. – Полковник вернулся за свой стол. – Дерево долго растет, корней много имеет, с соседними переплетается, если их рубить и из-под земли вытащить, дерево умрет.

– Мы с тобой на земле живем, – ответил Отари, – не могу больше прятаться, устал, пойму, что силы кончились, – уйду.

– Ты мальчик. – Полковник вздохнул. – Думаешь, мы с тобой уйдем, на наше место стерильные придут? Глупости все, – он вяло махнул рукой. – У дерева не только корни, у него и ветви, я их вырастил, обязан беречь. Я исповедоваться не могу, да и желания не имею. Оставь угон, занимайся делом.

– Извини, Гиви, не могу, – ответил Отари. – После нашего разговора тем более не могу.

Полковник, скорее по инерции, безнадежным голосом продолжил:

– Сейчас в Верховном суде процесс идет, многое вытащили, но и осталось порядочно, скамейки там длинные, свободное место всегда найдется.

– Я в жизни ни рубля не взял! За моим столом только друзья сидят. Лишнее говоришь! – Отари ударил кулаком по приставному столику, и крышка треснула по всей длине.

– Видишь, все целое, пока не ударить как следует. Иди, живи, как знаешь.

– Хорошо, – Отари поднялся, хотел расколовшийся стол сложить, но он распался.

– Заменим, старый совсем, – сказал полковник. – Иди, – в голосе его звучала не угроза, усталость.

– Результаты буду докладывать немедленно, – Отари пошел к дверям.

– Стой! Три года назад с чердака загородного дома девушка выбросилась. Помнишь?

– Дело вела прокуратура, меня даже за ворота не пустили, – быстро ответил Отари.

– Тогда не пустили, сегодня спросят, почему там не был. Иди.