Еще не все потеряно

Ограбление же тарасовской квартиры Дмитрия, в котором меня бессовестно вынудили участвовать, произошло не в этой жизни, а в предыдущей. Век, не менее, тому назад. Сцены из него следовало как можно скорее залить мутной водой небытия и забыть наглухо.

Беспокоило меня еще убийство Лобана. Чавканье мазута, глотающего его расстрелянное мной тело, как бы не начало грезиться по ночам.

Но ведь подонок он был, и творил беды, и жил с них. Но разве он один таков? Но если бы не я его упокоила, то он постарался бы это сделать со мной. И это реально, принимая во внимание его возможности — физические и моральные. Нет, не помиловал бы он меня, а поэтому — туда ему и дорога. Бог мне судья, не люди. И собратья-то его по группировке не о нем жалели, нет, заботились о престиже своей стаи, его разыскивая, волчье херово!

А Дмитрий-то о кейсе своем и не упомянул, хотя намекала я, спрашивая, был ли он на даче перед отъездом. Смолчал. Зубы сжал только. Заповедь есть в Евангелии. «Не укради!» — так она звучит; Филипповы же, обокравши компаньонов, нарушили ее. И хоть компаньоны тоже крадуны те еще, а поступили с ними нехорошо. Толкнули качели, вывели из равновесия. Назад они качнулись смертью Володи-бомжа, возлегшей на Дмитрия всей тяжестью. Качнулись еще — и Дмитрий оказался в мазутной емкости со связанными конечностями и собственными носками во рту. Нарушила я ритм движения каплей, толкнула по-своему, вытащила его оттуда, жить, можно сказать, оставила. Надо же мне было компенсировать этот толчок! Иначе, откуда я знаю, может, возвращаясь, качели мне же по затылку бы и врезали. Компенсацией шился кейс, переданный мною компаньонам Аркадия сразу после посещения кулинарии. В ней, сидя за столиком, между порцией хинкали и десертом я почувствовала желание покончить с делом как можно скорее, освободиться от всяческих лежащих на моих плечах обязательств. Испросив у белорубашечного бармена позволение подойти к телефону, дозвонилась до одного из компаньонов и огорошила его приказанием собрать своих друзей и, невзирая на обстоятельства, через два часа встретить меня в квартире одного из них. Там, где происходили все мои с ними встречи. Он и слова вставить не мог, пока я говорила. А когда закончила — повесила трубку, не выслушав возражений.

Двух часов мне едва хватило, чтобы заскочить домой и привести себя в порядок. Не могла же я, в самом деле, мыкаться по городу в таком виде, будто только что с поля брани!

После душа, сидя перед зеркалом, накладывая макияж и созерцая свое помятое усталое лицо, я услышала ласковый зов моей широкой, удобной кровати, такой заманчивый, что отяжелели веки, а затылок заломило от желания ощутить им пуховую мягкость розовых подушек. Отказаться от этого оказалось самым трудным испытанием из всех, что выпали мне за последние дни. Убегая от соблазна и из квартиры, я так торопилась, что едва не забыла в прихожей денежный мешок компаньонов. Усталость иногда способна шутить нехорошие шутки.

Компаньоны сдержанно возмущались моей бесцеремонностью, по очереди доказывали высокую степень занятости и невозможность впредь так безоговорочно выполнять распоряжения какого-то сыщика, пусть даже Татьяны Ивановой, при всем их к ней уважении. Наблюдать их возмущение было до того забавно, что я даже снизошла до вежливых извинений.

В свое время мне довелось посмотреть в нашем театре гоголевского «Ревизора». Я только сейчас поняла, насколько плохо была сыграна дипломированными, опытными актерами немая сцена в финале представления. Судя по тому, как с ней справились компаньоны, когда я раскрыла перед ними облезлый кейс Дмитрия, игра профессионалов заслуживала названия бездарного фиглярства. Это были светлые минуты, истинно меня порадовавшие.

Когда к компаньонам вернулся дар речи и закончились отзывы о моем профессионализме, который они в сиюминутной эйфории называли талантом, заверения в том, что я уже являюсь сотрудницей ювелирного отдела крупнейшего в городе универмага и в течение года, не выходя на работу, буду получать валютное жалованье с ежемесячными премиальными, когда иссяк наконец весь этот словесный поток и они немного поуспокоились, один из них выдал изречение, которое запомнится мне надолго.

«Аромат французских духов, — сказал он, — и запах пожарища, аромат прекрасной женщины и запах большой беды — две крутые противоположности, на стыке которых только и способна явиться человеку большая, настоящая удача».

Несомненно, радость на мгновение пробудила поэтический дар в этой забитой денежными делами головушке.

Они и на вокзал отвезли меня сами, взяв на себя заботу о моей «девятке», и в поезд посадили, снабдив в дорогу всем необходимым, и в Чебоксары позвонили прямо с перрона, и простились наконец, утомив излишком внимания.