Еще один шпион

— Ладно. Ты меня проводила, теперь я тебя буду провожать. Вежливость за вежливость, так?

— С моей стороны это была не вежливость, — сказала она.

— Тем более, — невпопад ответил Леший. — Пошли.

Он выключил двигатель, застегнул куртку. Тех, у подъезда, было трое, теперь он это ясно увидел. Они быстро направились к машине. Двое остановились у водительской двери, блокируя выход, третий подошел справа, дернул пассажирскую дверь, открыл и, отступив на шаг, нетерпеливо хлопнул в ладоши.

— Опять грустный, да? Виходи, зачем туда сель? — скороговоркой проговорил он, коверкая русские слова. — Такой красивый, такой глупий! Выходи, епмать! Быстро-быстро пошель!

Он наклонился и буквально выдернул вскрикнувшую Пулю из салона.

От этого мягкого, растянутого говора, от этого знакомого до тошноты акцента, от этой беспредельной наглой уверенности Лешего переклинило. Он резко распахнул дверь, ударив в лоб скалящуюся через стекло рожу, выскочил наружу, пугающе крикнул:

— Милиция! На землю!

Но дожидаться выполнения команды не стал. Ребром ладони под кадык любопытному весельчаку с кастетом на правой руке, тот мягко хрюкнул, оторвал левую ладонь от лба и рухнул на колени. Первый готов. Без разворота, плавно продолжая движение, Леший выбил нож из занесенной руки, локоть — в скулу, колено — в пах. За загривок, лицом в асфальт — в капот было бы вернее, но кузовщина дорогая, пожалел. Второй готов. Обежав машину, Леший оказался рядом с третьим, который успел отшвырнуть Пулю и рукой нырнул в карман. «Ствол», — безошибочно подумал Леший, сильным ударом сшиб его на землю, подмял под себя, молотил головой в лицо, искал на ощупь вооруженную руку и орал:

— Брось, иначе сдохнешь!

Когда-то давно, на войне, он так орал при зачистках в горных аулах, перед тем как швырнуть гранату. Обычно бросали. И сейчас по асфальту что-то заскрежетало.

— Все, все, бросиль, отпусти!

Майор знал их подлые хитрости и все же поймал наконец правую руку, которая действительно оказалась пустой. Отвесив еще пару оплеух, Леший встал. Боковым зрением он увидел, как две тени рывками, дергаясь, удаляются в сторону улицы. Осмотрелся. В стороне, под фонарем, что-то чернело. Пистолет? Он сделал несколько шагов. Точно! «Глок». И где они берут такие «пушки»?

Третий на карачках отбежал в сторону дома, поднялся, потер лицо и, хлюпая носом, крикнул:

— Тебя жить не будишь! Убию! На куськи резить буду!

Потом он резво побежал, но Леший гнаться не стал: сунул трофей за пояс и подошел к плачущей Пуле.

* * *

— Он ударил меня. Потом наставил вот так свой палец, — Пуля показала, как наставил. — И сказал: будешь моя девушка. Я на тебя, говорит, глаз положил, никуда теперь не денешься. На этом своем тарабарском языке, но смысл примерно такой. Где живешь, говорит, приеду, заберу к себе…

Пошел дождь. Внезапно и сильно, будто кто-то подкрался со шлангом и стал поливать на ветровое стекло. Леший включил и выключил дворники. Потер ушибленный лоб.

— А ты что? — спросил он.

— Ничего. Молчала. В ступоре была. Страшно ведь. Он же наркот, порошок нюхал с ногтя. Бил меня по щекам. Хотя несильно так, красовался просто перед своими. Потом сумочку выхватил, вытряхнул все на пол. Я как знала, еще с утра паспорт выложила, маме надо было в ЖЭК идти… Хотя обычно всегда забываю про такие дела, а тут как знала, как чувствовала. Но он сотовый мой взял, говорит, этого хватит. Я не понимала, зачем ему сотовый. А потом он буквально на следующий день начал по городскому названивать. Мама один раз меня позвала к телефону, потом я ее попросила просто бросать трубку. И увидела… Позавчера увидела — они около нашего подъезда околачиваются. Втроем. Я домой не пошла, у подруги заночевала. Маме позвонила, соврала что-то… Я думаю, он мог «симку» мою по операторской базе проверить — там ведь все паспортные данные есть…

Пуля уперлась коленом в перчаточный ящик, обхватила колено руками. С упрямым выражением лица смотрела она на опустевшую площадку перед парадным.

— Почему они чувствуют себя у нас хозяевами? — спросила она. — Почему у них все получается и все сходит с рук?

Леший пожал плечами.

— Продается все, что нельзя отнять. А они и отнимают, и покупают…

— Здесь можно курить?

— Нет, — сказал Леший, сам не зная почему. Он частенько курил в машине.

Пуля смущенно шмыгнула носом.

— Крюгер назвал его — Ресничка, — сказала она. — Его раньше в «Козероге» не было, там вообще раньше только наши, а теперь черных полно.

— Крюгер? — переспросил Леший.

Что-то мелькнуло в памяти. Худое мальчишеское лицо в свете уличных фонарей, «скорая», тревога какая-то.

— Крюгер. Кто он такой?

— Друг. Знакомый, — сказала Пуля. — Он главный диггер как бы. Он пытался за меня вступиться, но Ресничка был не один…

— Ясно. А главный этот твой диггер, значит, был один.

Теперь у Лешего саднил не лоб, саднило что-то внутри, как изжога.

— Значит, в «Козероге» диггеров больше нет, одни кавказцы?

— Не знаю. Крюгер ведь там часто сидит. И Рыба со своими — тоже. Я там редко бываю, но я ведь не…

Она не договорила, повернулась к нему.