Еще заметен след

- Но Волков ведь не знал, как все было. Он решил, что я струсила. Испугалась за свое благополучие. Поверила, что он преступник, - так ведь даже преступникам не отказывают в милосердии. А я отказала. Мыла кусок пожалела. Этот кусок мыла у меня из головы не идет.

- Но вы бы послали, если б знали.

- А почему я не знала? Почему? - воскликнула она режущим голосом и схватила меня за руку. - Думаете, потому, что мама письмо спрятала? Верно? Как будто я ни при чем? Недоразумение, мол, случилось. Мама перестаралась... - Лицо ее перекосилось в усмешке. - Не проходит, дорогой мой Антон Максимович. На самом-то деле все из-за меня. Ах, если б можно было отнести все за счет случая, пожаловаться на судьбу. Да? А нельзя. Потому что судьба дала мне еще шанс. Судьба заботилась обо мне. Цыганка однажды предупредила меня - ты, говорит, счастливая, к тебе судьба всегда дважды будет обращаться, все исправить можешь. Второе его письмо пришло, и все можно было поправить. Но я была заверчена Сандро. Мой первый муж. Рестораны, примерки, поездки. Мама считала, что это счастье, я сама ей говорила. И с Борисом ведь так же было. Зачем я морочила ему голову? Вы правильно сказали. Не полгода - до самого конца войны морочила. Нравилось, что он приехал. Когда уезжал, какой он был жалкий, - хоть бы что шевельнулось у меня, а теперь перед глазами вижу - улыбочка его белая. Приезд Бориса - моя вина. От приезда все и пошло.

- Вы наговариваете на себя. Вы слишком молоды были.

- Я одна во всем виновата. Никто больше! Все из-за меня!

Глаза ее налились влагой, нелегким усилием она сдержала себя, чтобы слезы не выступили, лицо ее некрасиво ожесточилось.

- Плохой поступок всегда плохой поступок, - сказала она. - Что в старости, что в молодости - одинаково плохой. Когда-нибудь этот поступок тебя догонит. Вот он и догнал. А с бедным Сандро, думаете, иначе было? Как бы не так. Я глаза на все закрывала, думать не хотела, откуда все берется. У меня оправдание было - человек стихи любит.

Она запрокинула голову, прочитала, глядя в небо:

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут

Меня. И жизни ход оправдывает их.

Что стих? Обвал снегов. Дохнет - не места сдышит

И заживо схоронит. Вот что стих.

- Как он читал Тициана! Даже эти хапуги-бражники ему аплодировали. Я защищалась ложью. Сколько всякой лжи я позволяла! Льстила тем, кого презирала. Иногда мне хочется прийти в мою школу, в мой класс, стать перед детьми и признаться им во всех моих грехах. Кому-то хочется признаться, но кому охота слушать... - Она брезгливо сморщилась.

Мне стало не по себе. Как будто ее откровенность изобличала меня. Мне вспомнилось, как после пожара в цеху один за другим мы выходили перед комиссией и каждый защищался как мог. Энергетики показывали на монтажников, монтажники - на строителей. Все знали, что цех нельзя принимать в эксплуатацию. Приняли. Уступили начальнику. Никто не сказал: братцы, я виноват, я поддался, из-за меня люди пострадали, лежат в больнице. Почему совесть никого не подтолкнула, и меня не подтолкнула? Я радовался, что пронесло. Раз меня не судили, что ж себя судить.

- Вы знаете, Жанна, - сказал я голосом, которого давно не слыхал у себя, - вы молодец. Вы молодец, что так говорите.

Я понимал, как трудно - найти свои проступки, оценить их как проступки, провести следствие над собой. В сущности, Волков, когда выступил насчет наших потерь, побуждал нас подумать, хотя бы смутиться чрезмерной ценой нашего успеха. Я сказал Жанне, как мы разозлились на Волкова, потому что не видели честности его поступка. До сих пор не знаю, что толкнуло его гибель Семена или самодовольная наша праздничность? Но это был поступок, и он не прошел бесследно.

Скрипнули тормоза, возле нас остановился невесть откуда взявшийся старинный желтый автомобиль с высоким кузовом, похожий на карету. Оттуда высунулся мужчина с крашеными рыжими волосами.

- Как проехать в Театральный институт? - крикнул он.

Я показал ему. Он увидел Жанну и, не спуская с нее глаз, вылез из машины, подошел к нам. На нем была кожаная куртка и желтые блестящие краги, такие носили в начале века.

- Вы похожи на ту, которая мне нужна для картины, - сказал он. - Это фильм о любви. Неземная любовь, над ней все смеются. Вы не красавица, но понятно, что из-за вас можно было наделать глупостей. Вам не надо ничего играть. Вы будете сидеть на плоту.

- Я не могу сидеть на плоту, - сказала Жанна. - Я замужем. Я не могу смотреть на других мужчин.

Рыжий подмигнул мне, вручил визитную карточку с телефоном и уехал, сказав, что ждет вечером звонка.

- Нам помешали, - сказала Жанна, - рассказывайте дальше, рассказывайте.

- Собственно, это все.

- Вы не приукрашиваете его специально для меня? - сказала она подозрительно.

- Все делается ради вас, - сказал я. - Как же иначе.

- Не обижайтесь. Мне показалось, вы пересиливаете себя.

- Так оно и есть. Не очень-то приятно сознавать, как ты был глуп. Знаете, как хорошо, когда прошлое оставляет тебя в покое. Никаких с ним пререканий. А тут появились вы - и началось. Скажите, зачем вы приехали?

- Расспросить у вас про Волкова.