Еще заметен след

- Так это мелочь, эпизод, - сразу ответила она. - Если вы вспомнили Лукина, то Волкова тем более. Я приехала к вам из-за него.

- А что с ним?

- Нет смысла рассказывать, пока вы не вспомните.

- Кто он был по должности?

- Понятия не имею.

- Вот видите.

- Он инженер.

- Это на гражданке.

Она протянула мне большую фотографию. Неохота мне было смотреть на этот снимок. Она следила за мной. Вряд ли по моему лицу можно было что-либо прочесть. Давно уже я научился владеть им. При любых обстоятельствах. Безо всякого выражения я мог смотреть и на этот портрет и пожимать плечами.

Логика ее была проста: раз я вспомнил по карточке Лукина, то должен вспомнить и Волкова, они служили вместе, это ей точно известно, следовательно, я знаю Волкова.

- Может, и знал. Разве всех упомнишь. Столько лет прошло. Кто вам Волков?

- Никто.

- Никто, вот и хорошо, - сказал я, взгляды наши столкнулись, словно ударились. Я поспешил улыбнуться. - Тогда невелика потеря.

Она чуть вздрогнула, пригнулась. Мне стало жаль ее.

- Жанна, я не знаю, зачем вам это нужно, - как можно безразличнее начал я, - и не хочу вникать. Не ворошите. Не настаивайте. Поверьте мне. Как сказал один мудрец, - не надо будить демонов прошлого.

Она смотрела исподлобья, подозрительно.

- Вы-то чего боитесь? Только не уверяйте, что вы из-за меня. Я на вас надеялась. Бесстрашный лейтенант, вояка. А вы... Открещиваетесь. Неужели вы так напугались...

- Не стоит. На меня это не действует. Я о себе думаю хуже, чем вы.

- Вот уж не ждала. Если вы знали его, то как вы можете... Как вам не стыдно.

Злость сделала ее старой и некрасивой. Она была не из тех женщин, что плачут. Губы ее скривились.

- Впрочем, глупо и унизительно просить об этом.

Она допила кофе, вынула зеркальце, принялась восстанавливать краски. Она проделывала это без стеснения, - один карандаш, другой карандаш, - и снова она была прекрасно-угрюмой, с диковато-чувственным лицом. Я ждал, что она скажет. Если она хотя бы улыбнулась мне, спросила меня - ну а вы-то, Тоха, как вы поживаете? Что-нибудь в этом роде. Но я не существовал, я был всего лишь источник информации, который оказался несостоятельным. Поставщик нужных сведений, только для этого я и требовался всем - уточнить, найти резервы, подсказать, кому сколько, составить график. Никто не виноват в том, что я сам куда-то подевался. Пока я спорил, предлагал какие-то решения, пока не соглашался, я существовал... Ныне считается, что если я хожу на работу, то со мною ничего не происходит. Жена моя была единственным человеком, которого интересовало - как я, что со мною. После ее смерти уже никто не спрашивает, что со мною творится.

Аккуратно завязав папку, Жанна уложила ее в сумку.

- Здесь что, одни письма Лукина? - спросил я.

- Его и Волкова, - ответила она устало.

Я рассчитался, мы вышли на улицу, Жанне надо было на метро, я провожал ее через парк. В воздухе густо и беззвучно летал тополиный пух.

- Что ж вы, так и уедете?

- Посмотрим, - сказала она с неясным смешком.

Мы почти дошли до метро, когда я неожиданно для себя попросил ее дать мне эту папку до завтрашнего дня. Почитать. Может, что-то вспомнится.

Она посмотрела на меня задумчиво и безразлично, как смотрят на часы, проверяя себя, и нисколько не удивилась.

- Конечно, берите. Если что - позвоните, там записка с моим гостиничным телефоном, - преспокойно сообщила она.

- А как вам вернуть?..

- Завтра в двенадцать часов подъезжайте к Манежу, вам удобно?

Я несколько растерялся: похоже, что у нее все было предусмотрено. Полагалось бы пригласить ее в свой дом, но когда я заикнулся об этом, она сказала:

- Лучше, если вы завтра поводите меня по городу. Я хотела кое-что посмотреть.

Она отдала мне папку, распрощалась, не благодаря, не радуясь, как-то отрешенно, и скрылась в метро.

2

Почти год дощатый мой домик простоял на замке. В комнате накопилась тьма и сырость. Я открыл ставни, затопил печь. На столе стояла чернильница и открытая баночка с карамелью. Откуда здесь эта карамель? Я не люблю карамель. Но, кроме меня, никто не мог сюда зайти. Я не приезжал на свой садовый участок с прошлой осени. И зимой не был. На подоконнике лежала дощечка с красным кружком, нарисованным масляной краской. Опять я ничего не мог вспомнить. Конечно, я сам рисовал этот кружок, но зачем? Кочергу пришлось поискать. На стуле висела моя синяя фланелевая куртка. Я совсем забыл о ней. В шкафу увидел справочник машиностроителя, мне его не хватало всю зиму. Вот он где, оказывается. Я прошел на кухню, привыкая вновь к своим вещам. Одни возвращались быстро, другие не сразу, а были такие, что не признавались мне, вроде этой дощечки. И карамель тоже не вспомнилась.

На участке висел умывальник. Я поднял крышку. Внутри было сухо, лежала хвоя и какие-то личинки. Ворот колодца пронзительно скрипнул. Я вытянул ведро, налил в умывальник, взял синий обмылок, пересохший, треснувший.