Эшелон

Откуда же мне было тогда знать, что весна и первая половина лета далёкого 1947 года будут самыми яркими и, пожалуй, самыми счастливыми в моей сложной, теперь уже приближающейся к финишу жизни? В ту, третью послевоенную весну, до края наполненный здоровьем, молодостью и непоколебимой верой в бесконечное и радостное будущее, я считал само собою разумеющимся, что предстоящая экспедиция к тропику Козерога – в далёкую сказочно прекрасную Бразилию – это только начало. Что будет ещё очень, очень много хорошего, волнующего душу, пока неведомого. После убогой довоенной юности, после тяжких мучений военных лет передо мной вдруг наконец-то открылся мир – таким, каким он казался в детстве, когда я в своём маленьком родном Глухове замирал в ожидании очередного номера выписанного мне волшебного журнала «Всемирный следопыт» с его многочисленными приложениями. То были журналы «Вокруг света», «Всемирный турист» и книги полного собрания сочинений Джека Лондона в полосато-коричневых бумажных обложках. Читая запоем «Маракотову Бездну» Конан Дойля или, скажем, «Путешествие на Снарке

» Лондона, я переносился за тысячи миль от родной Черниговщины. Солёные брызги моря, свист ветра в корабельных снастях, прокалённые тропическим солнцем отважные люди – вот чем я тогда грезил. Вообще у меня осталось ощущение от детства как от парада удивительно ярких и сочных красок. На всю жизнь врезалось воспоминание об одном летнем утре. Проснувшись, я долго смотрел в окно, где на ярчайшее синее небо проецировались сочные зелёные листья старой груши. Меня пронзила мысль о радикальном отличии синего и зелёного цвета. А ведь я в своих тогдашних художнических занятиях по причине отсутствия хорошей зелёной краски (нищета!) смешивал синюю и жёлтую. Что же я делаю? Ведь синий и зелёный цвета – это цвета моря и равнины! В пору моего детства я бредил географическими картами. Мои школьные тетрадки всегда были испещрены начерченными от руки всевозможными картами, которые я часто раскрашивал, не ведая про топологическую задачу о «четырёх красках»; я до неё дошёл сугубо эмпирически. С тех пор страсть к географии дальних стран поглотила меня целиком. Я и сейчас не могу равнодушно пройти мимо географической карты.

А потом пришла суровая и бедная юность. Муза дальних странствий ушла куда-то в область подсознания. Живя в далёком Владивостоке и случайно бросив взгляд на карту Родины, я неизменно ёжился: «Куда же это меня занесло!» А в войну карты фронтов уже вызывали совершенно другие эмоции – вначале страшную тревогу, а потом всё крепнувшую надежду.

Война закончилась. Спасаясь от убогой реальности, я целиком окунулся в науку. Мне очень повезло, что начало моей научной карьеры почти точно совпало с наступлением эпохи «бури и натиска» в науке о небе. Пришла вторая революция

в астрономии, и я это понял всем своим существом. Вот где мне помогли детские мечты о дальних странах! Довольно часто я чувствовал себя этаким Пигафеттой или Орельяной, прокладывающим путь в неведомой, таинственно-прекрасной стране. Это было настоящим счастьем. Глубоко убеждён, что без детских грёз за чтением «Всемирного следопыта», Лондона и Стивенсона я никогда не сделал бы в науке того, что сделал. В этой самой науке я был странной смесью художника и конкистадора. Такое сочетание возможно, наверное, только в эпоху ломки привычных, устоявшихся представлений и замены их новыми. Сейчас такой стиль работы уже невозможен. Наполеоновское правило «Бог на стороне больших батальонов» в наши дни действует неукоснительно.

Но вернёмся к событиям тех давно прошедших дней. Итак, в конце 1946 года я был включён в состав Бразильской экспедиции. До этого я участвовал в экспедиции по наблюдению полного солнечного затмения в Рыбинске. Это было первое послевоенное лето. В этой экспедиции я, тогда лаборант, выполнял обязанности разнорабочего, в основном грузил и выгружал разного рода тяжести. Конечно, в день затмения было пасмурно – потом это стало традицией во всех экспедициях, в которых я принимал участие…

Когда до меня дошло, что «сбылась мечта идиота» и я могу поехать в Южную Америку, я был буквально залит горячей волной радости. Много лет находившаяся в анабиозе муза дальних странствий очнулась и завладела мною целиком. Начались радостные экспедиционные хлопоты. Часто приходилось ездить в Ленинград. Останавливался обычно в холодной, полупустой «Астории» (попробуй, остановись там сейчас…). Не всегда удавалось достать обратный билет – как-то возвращался в Москву «зайцем» на очень узкой третьей продольной полке, привязавшись, чтобы во сне не упасть, ремнём к невероятно горячей трубе отопления. Меня три раза штрафовали – всего удивительнее то, что наша бухгалтерша Зоя Степановна без звука оплатила штрафные квитанции – какие были времена!.. Ночами вместе с моим шефом Николаем Николаевичем Парийским юстировал спектрограф, короче говоря – жизнь кипела!