Эскамбрай (СИ)

Они хотели вернуться к прежним хозяевам. Пинар-дель-Рио, однако, не шутка: через половину острова тайком, по ночам, в крытых фурах, везли воры свой товар, дважды украденный, чтобы за четверть цены продать какому-нибудь ловкачу. А уж тот постарается спрятать их подальше от глаз посторонних, загонит на самую дальнюю плантацию, запрет в самый глухой барак и уж непременно наденет цепи и приставит самого бдительного надсмотрщика; потому что если сбежит краденый негр и доберется до первого альгвасила - будет ловкачу тюрьма, если, конечно, альгвасил не куплен. Если вообще с неграми не церемонились, то краденых били и убивали не задумываясь. Тошнехонька была жизнь у краденого, куда хуже, чем у обычного раба. Свои хозяева тоже, конечно, не сахар. Но хотя бы не тянули цепи месяцами и годами без перерыва, были мелкие радости и поблажки, были семьи... Да что там говорить! А дома их числили в бегах - почти наверняка; иной сеньор, может, и догадывался, что раба украли, но найди попробуй.

Выкрасть бедолаг можно было - глушь, в которой стоял кафеталь, позволяла это сделать без риска. Но куда бы мы дели эти шестнадцать человек? В бега они не хотели. Нечего было думать доставить их на место к хозяевам, за столько-то миль. Мы прикидывали и так и эдак. Можно было бы, конечно, известить об этом местного альгвасила. Ну, а если тот получил взятку? Запросто могло быть такое. Тогда бедолагам придется еще хуже: скорее всего, увезут в другое место, где помочь будет некому.

- Хватит головы ломать, - сказала я наконец. - Отправим письмо капитану Суаресу. Будьте уверены, обрадуется возможности отличиться.

Адрес жандармского управления у нас был, остальное трудностей не представляло. Когда Филомено отправился в Тринидад, навестить нинью, он позаботился о том, чтобы письмо отправили по назначению. Можно себе представить, что за впечатление произвело это письмо в жандармерии. Однако действие возымело сразу. Через несколько недель при случае мы как-то навестили этот кафеталь. Он выглядел заброшенным, из прежней большой команды копошилось там два-три человека. Действительно, налетели жандармы; краденых негров расковали и увезли, хозяин попал под арест.

Дело было сделано чужими руками, - единственный раз так легко и просто.

Шли недели и месяцы. Мы все больше и больше втягивались в эту отчаянную жизнь. Ах, какое было время: отчаянное, бесстрашное... и этим страшное. Мы не берегли свои жизни и лезли напролом. Мы не полагались на судьбу, мы о ней не думали. Как повернет наши судьбы Элегуа, на какой путь направит бог перекрестков Легба? Призрак солнечного дома пропал, растаял в зеленом сумраке леса, в синей дымке над Эскамбраем. Как во сне, урывками, помню себя - среди языков огня, с неистребимым запахом гари на волосах, дико перекошенное лицо какого-то домашнего палача, которого едва не пополам разрубила ударом мачете с лошади, запекшуюся кровь на руках, на отточенном лезвии. И словно в другом мире - хрустальные капли воды, пение цикад, трава и ласкающее солнце. Трудно и страшно вспоминать все это, но жить так было не страшно. Тоска ли, дым, туман застилали нам глаза.

Ах, где вы, наставления в христианских добродетелях почтеннейшей миссис Дули? Сама себя не узнавала я тогда. Неужто это та самая лощеная, разряженная парадная горничная, любовница хозяина и наперсница хозяйки? Да полно, было это или не было? Шуршащие шелковые платья в оборках, тугой крахмал и кружева нижних юбок, стук каблуков по мраморному полу, тяжелый блеск серебра, кипень белоснежных скатертей и салфеток с вербеновым и лавандовым ароматом, тонкий перезвон бокалов на подносе? Их сменили парусиновые рубаха и штаны до колен, пропахшие лошадиным потом, гарь костров, тяжелое мачете и пистолет на широком кожаном поясе, босые потрескавшиеся пятки, чашки из скорлупы гуиры, арбалет и стрелы за спиной. Я из него била без промаха, также как из двуствольного "лепажа", стала неутомима верхом не хуже, чем сам Факундо. Похудела и обзавелась такими мускулами, что в пору любому мужчине. А главное, все мы - Факундо, Идах, малыш Пипо, которого брали с собой все чаще и, уж, конечно, я не в последнюю очередь, прониклись духом отчаянного сорвиголовства, исходящего от Каники, молчаливо и без обсуждения признанного старшим среди нас. Черно-серебряный плащ смутьяна летел над нашими головами, и ни его, ни нас не брала никакая смерть.