«Если», 1993 № 05-06

Мы надеялись, что какой-нибудь ключик к разгадке появится в фильтрах галерей и аукционных залов. Но все было тихо. Волна активности, поднятая бурной реакцией публики, постепенно угасала, и вместе с нею затухало следствие.

Похоже, один лишь Жорж де Сталь был еще способен сохранять интерес к поискам.

Он не слезал с телефона, выпытывая скудные крохи информации о каком-то анонимном покупателе Тициана или Рембрандта или о поврежденной копии ученика Рубенса или Рафаэля. Особенно он интересовался поврежденными и реставрированными картинами, но, естественно, эту информацию давали особенно неохотно.

Когда примерно через четыре месяца после исчезновения Леонардо Жорж оказался в Лондоне, я спросил совершенно серьезно:

— Ну что, Жорж, ты уже знаешь, кто ее украл?

Поглаживая объемистый портфель, Жорж загадочно улыбнулся:

— Ты будешь удивлен, если я отвечу «да»? Строго говоря, у меня пока всего лишь версия, причем на редкость безумная. Если хочешь, расскажу.

— Конечно, — сказал я и добавил почти с упреком: — И это все, чего ты сумел добиться?

Он поднял тонкий указательный палец, призывая меня к молчанию.

— Во-первых, Чарлз, прежде чем ты поднимешь меня на смех, позволь заявить вполне официально: сам я считаю свою теорию абсолютно фантастичной. И все же, — он протестующе пожал плечами, — только она объясняет все факты. Но чтобы собрать доказательства, мне необходима твоя помощь.

— Считай, что ты ее получил.

Жорж извлек из портфеля пачку фотографий. Все они оказались репродукциями картин, причем отдельные места были обведены фломастером. Некоторые из фотоснимков представляли собой увеличенные фрагменты картин с одним и тем же персонажем — человеком в средневековой, одежде с высокомерным лицом и козлиной бородкой. Жорж отобрал шесть самых крупных фрагментов.

— Узнаешь?

Я кивнул. За исключением одной — «Снятие с креста» Рубенса в ленинградском Эрмитаже — я видел все оригиналы в последние шесть лет: исчезнувшее «Распятие» Леонардо, другие «Распятия» — Веронезе, Гойи и Гольбейна, картину Пуссена «Голгофа». Все они экспонировались в музеях — Лувре, Сан-Стефано в Венеции, Прадо, Рикс-музее в Амстердаме, все были хорошо известны. Все — подлинники, все — предмет особой гордости музеев, не говоря уже о Пуссене — жемчужине национальной коллекции.

— Конечно, я знаю эти шедевры. Но ведь все они под надежной защитой. Не хочешь же ты сказать, что эти картины — следующие в списке таинственного грабителя?

Жорж покачал головой.

— Скажу иначе: он ими весьма интересуется… Что еще ты заметил?

Я снова взглянул на репродукции.

— Один и тот же сюжет. И все идентичны — за исключением, может быть, отдельных мелких деталей. — Я пожал плечами. — Ну и что?

— А то, что все они в разное время были украдены! — Жорж нервно прошелся по комнате. — Пуссен — из коллекции Шато Луар в 1822 году, Гойя — похищен Наполеоном из монастыря Монте Кассино в 1806, Веронезе — из Прадо в 1891, Леонардо, как мы знаем, четыре месяца назад, а Гольбейн — захвачен для коллекции Германа Геринга в 1943.

— Весьма любопытно, — прокомментировал я. — Но ведь, как ты отметил, шедевры были украдены в разное время. Надеюсь, твоя теория это учитывает?

— Конечно, и в сопоставлении с другими факторами это приобретает решающее значение. Теперь смотри. — Он протянул мне фотографию Леонардо. — Видишь что-нибудь необычное? — Когда я отрицательно покачал головой, он предложил мне другую фотографию утраченной картины: — А как насчет этой?

Обе фотографии были сделаны с небольшой разницей в перспективе, но во всем остальном были идентичны.

— Обе сделаны с оригинала «Распятия», — пояснил Жорж, — примерно за месяц до пропажи.

— Сдаюсь, — признался я. — Они выглядят совершенно одинаково. Хотя — минутку! — Я взял настольную лампу и наклонил ее над снимками, и Жорж победно кивнул. — Есть отличие… В чем тут дело?

Действительно, фотографии полностью совпадали — за исключением одной детали. В левом углу картины, там, где процессия совершала свой путь по склону холма в направлении трех крестов, выражение лица одного из зрителей было иным. В центре полотна Христос был изображен висящим на кресте спустя несколько часов после распятия, но благодаря пространственно-временной перспективе (обычному приему живописцев Ренессанса для преодоления статичности картины) отдаленная процессия отставала во времени и таким образом как бы следовала за невидимым Христом при его последнем мучительном восхождении на Голгофу.

Заинтересовавший меня персонаж был частью многофигурной композиции на нижнем склоне горы. Высокий, атлетически сложенный человек в черном одеянии, он явно вызывал особый интерес художника, наделившего его величавой осанкой, изяществом, внутренней силой — всем тем, чем Леонардо щедро одаривал своих ангелов. Глядя на фотографию в левой руке — как я понял, оригинал, — я чувствовал, что Леонардо, бесспорно, хотел изобразить ангела смерти, существо, устрашающее своим загадочным спокойствием, подобно тем каменнолицым статуям Помпеи, которые с карнизов ее некрополей с мудрым пониманием взирали на беды и радости людей.