«Если», 1996 № 02

Те, кто думает, что существует какая-то абсолютная истина по поводу прошлого, скорее всего ошибаются. Подобно литературе, история — всего лишь одна из разновидностей искусства, в реальной жизни случаются события, далеко превосходящие все выдумки литераторов. Работая над «Ружьями Юга», я занялся 47-м полком из Северной Каролины, который первым столкнулся с войсками федералистов в битве при Уайлдернессе. Я связался с северо-каролинским управлением истории и архивов в надежде получить хотя бы несколько фамилий офицеров. Они прислали мне ксерокопию истории полка, написанной одним из ветеранов где-то в самом конце прошлого века, а вдобавок полный список всех, кто когда-либо служил в 47-м: имя, звание, возраст, место рождения, ранения, случаи пленения, профессия. Можете себе представить, с каким жадным воплем набросился я на эти сокровища. Я взял оттуда половину своих персонажей. Было там и нечто необычное, хотя и не совсем уникальное: в заинтересовавшем меня полку служила женщина. Отзывы о ней как о солдате были самые благоприятные. В реальной истории ее взяли в плен в Ричмонде в 65-м году, и она сказала, что служит в полку уже два года и имеет два боевых ранения. Такое, конечно же, бывало, но настолько редко, что, не будь эта женщина реальной личностью, я никак не рискнул бы выдумать ее и вставить в свой роман. Начиная заниматься 47-м, я даже и не подозревал о ее существовании — мне просто повезло.

Роман «Ружья Юга» был мысленным экспериментом, разрабатывающим следующую ситуацию: ладно, дадим конфедератам в точности то, чего они хотят, дадим им независимость. Ну и что же будет потом? С какими, совершенно неожиданными для себя проблемами они столкнутся? Что бы они делали со страной, сорок процентов населения которой ненавидит их? Как бы они адаптировались к миру, в котором рабство — бесконечно устарелая идеологическая и экономическая система, в мире, не желающем иметь никаких отношений с рабовладельческой державой? Другая проблема — как финансировать страну? А если ваше отделение основывалось на провозглашении суверенных прав штатов, то каким образом вы обеспечите власть центрального правительства? Да и можете ли вы вообще ее обеспечить, не подвергаясь опасности нового раскола?

- Насколько нам известно, ваша последняя работа будет связана уже с историей нашего века?

Да, этот большой проект, над которым я сейчас работаю, будет, скорее всего, состоять из трех книг. Рабочее название — «Равновесие сил». Начинается повествование в мае 42-го года, когда во второй мировой войне наблюдалось почти идеальное равновесие сил. Японцы уже отплыли к Мидуэю, но еще туда не добрались. Немцы разгромили русских, но до Сталинграда еще не дошли. Англичане готовят первый массированный, в тысячу бомбардировщиков, налет на Кельн. И тут появляются пришельцы.

Рональд Рейган произнес однажды речь (которую, по всей видимости, позаимствовал из какого-то НФ-фильма) насчет того, что если вдруг нападут на нас пришельцы, то все дружно сплотятся и — само собой — вышвырнут их к чертовой матери. Не думаю, чтобы все было так благостно. Среди моих персонажей есть и американцы, и англичане, и немцы, и евреи, и китайцы, и японцы, и, конечно же, пришельцы, которые приходят от нас в полнейшее недоумение.

Исследования по этому проекту оказались более интересными и значительно более трудными, чем даже работа над «Ружьями Юга». 42-й год все еще жив в памяти очень многих. Я постарался придать тексту максимальную подлинность, просматривал старые комплекты «Тайма», «Лайфа» и «Ньюсуика», чтобы почувствовать, чем мы похожи на тех людей и в чем мы от них отличаемся. Одна из вещей, поразивших меня и во время работы над «Ружьями», и теперь — насколько вопиющим и агрессивным был расизм в совсем еще недавнем прошлом. Считают, что мы и сейчас таки? — да. конечно же, но все-таки прогресс заметен. Видит Бог, мы еще очень далеки от идеала, но были-то гораздо, неизмеримо хуже.

Конечно, я значительно лучше знаю христианскую теологию, нежели иудейскую. Однако я делаю попытку поднять и еврейскую тему. Поколение, живо помнящее Холокост, сходит со сцены. Люди, прошедшие через этот ужас, переносят его на бумагу, придают ему форму истории и литературы, чтобы те, кто придет после них, помнили его и делали хотя бы опосредованно частью личного опыта. Нельзя забывать, что подобные вещи возможны даже в цивилизованной стране. Один из самых устрашающих моментов Холокоста состоит в том, что евреи не представляли для нацистов ровно никакой угрозы — и все равно подвергались систематическому истреблению. Это чудовищно и непостижимо.