«Если», 2001 № 11

Здесь даже свет ненастоящий — просто модулированное возбуждение зрительных нервов. Здесь подвержены саморазрушению даже те образы, где еще раньше черпал вдохновение автор — образы маргинальных групп, где еще сохранилось настоящее человеческое общение. Знаменитый мост «Золотые ворота» после землетрясения заброшен и превращен в коммуну бывших хиппи: конура на конуре лепится к опорам, тросам, словно гигантский муравейник, превращая индустриальный символ в постмодернистскую клоаку, барахолку, прибежище асоциальных элементов на обочине информационной магистрали. Но даже в такой конуре изгои не могут чувствовать себя в безопасности — все вокруг разрушается, гибнет, нигде нет убежища от бесчеловечной поступи интернациональных олигархических структур.

Гибсоновский стиль создается из фрагментов, обрывков, малозначащих деталей — перемешанных, кажется, случайным образом. Восьмицветные татуировки, велосипеды из армированного картона с противоугонным устройством, супердорогие телевизионные адвокаты и безногие нищие на улицах гетто. Распадающиеся на части государства, президенты которых избираются на советах директоров рекламных фирм.

Криминализированные русские эмигранты, служащие в американской полиции. Сверхдорогой план перестройки Сан-Франциско, затерянный в недрах гигантской помойки…

Женские персонажи занимают в гибсоновской прозе центральное место, и это не случайно. Ведь сюжет жизни мужчины состоит в том, чтобы совершить подвиг и стать героем; если нет условий для подвига, нет и истории. А сюжет жизни женщины состоит в том, чтобы создать дом и в нем — благополучие; невозможность реализовать это становится материалом для трагедии. Вот почему не полицейский-неудачник Райделл, а бездомный курьер Шеветта-Мари становится главным героем романа.

Здесь много автобиографических образов — и смерть отца, и курьезное любопытство японских структуралистов («Мистер Гибсон, расскажите нам еще о ваших киберпанковских ритуалах»). Книга интересна не своим детективным сюжетом (он сделан наспех, и чтобы в нем разобраться, надо прочесть книгу несколько раз). Роман интересен прежде всего как экстремальное социологическое исследование современной жизни, в которой разные субкультуры непоправимо перемешаны, и самовоспроизводящийся хаос грозит захлестнуть даже самые далекие уголки. Мир рушится, наступает закат эпохи. Поскольку в романе должен быть счастливый конец, он создается благодаря вмешательству анонимных хакеров (словно издеваясь над критиками, автор подчеркивает мифологический характер этих персонажей). Справедливость восторжествовала, герои получают новый шанс. Разумеется, все это не бесплатно.

Сергей НЕКРАСОВ

Диалоги о фантастике

Владимир ХЛУМОВ

В меру своих сил

КОНСИЛИУМ

ВЕДУЩИЙ — Эдуард ГЕВОРКЯН

Эдуард Геворкян

: Сперва определимся, кем является мой собеседник — писателем Хлумовым или профессором Липуновым? Есть и третья «ипостась», но о ней позже. Прошу заметить, что я не называю вас писателем-фантастом, зная, как болезненно порой реагируют мои коллеги по «цеху» на это гордое имя.

Владимир Хлумов: Давайте остановимся на писателе. Вы правы насчет «писателя-фантаста». Когда меня хотят уколоть недоброжелатели, они называют меня именно так. Я не обижаюсь. Когда пишу — не руководствуюсь жанровыми соображениями, хотя для критиков, наверное, это важно.

Э.Г.: Помнится, в свое время повесть «Санаторий» наделала много шума в среде любителей фантастики. От вас ждали новых вещей, но вы почему-то надолго замолчали и лишь в последние годы снова балуете нас своими произведениями? В чем была причина столь долгого молчания?

В.Х.: Как говорил Высоцкий: «Это не я замолчал, а меня замолчали». Я ни на минуту не бросал писать (в среднем в год по повести), так что с десяток повестей и романов наберется. Другое дело, что до последнего времени меня практически не печатали. По разным причинам. Правда, рассказы, хоть их немного, все опубликованы, и даже неоднократно. Так, например, «Мезозойская история» выходила раз шесть в журналах России, СНГ и дальнего зарубежья. Кстати, только что его опять переиздали в сборнике «Наши в городе». С большими же вещами действительно выходило нескладно. Вторая повесть «Графоманы» победила в тогда еще всесоюзном анонимном конкурсе издательства «Московский рабочий», была набрана — но тут в 1989 году стали рушиться госиздательства. А роман «Мастер дымных колец», написанный в 1989–1991 годах вообще имел странную судьбу. Как только я его закончил — развалился СССР. Главы из него были опубликованы в журнале «Мега», ныне усопшем, потом его принимали к публикации несколько издательств, но везде в последний момент что-то случалось: суд («Гиперборей»), развал («Панорама»), пожар («Северо-Запад») и т. д. Приходя в очередное издательство, я честно предупреждал, что, мол, если возьмете — будут неприятности. Вот и не брали.