«Если», 2008 № 06

— Хватит, настрелялись! — сказал он. — Хороши защитнички многострадального отечества! Волки вы, так я скажу, каждый другого норовит за пищик взять. Ну, перегрыземся мы нынче, так кому от того польза будет? Бабы в деревнях да городах ревут, сиськи ихние мужскими руками не давлены! Правильно мне Лавр Георгиевич в семнадцатом говорил, что ничего доброго с этой самой революции не получится, одно кровопускание народу. Ну, чего вылупились? Не надоело еще могилы для боевых товарищей копать?

Красный командир, картинно подбоченясь, тронул коня.

— Красноречив ты, ваше благородие, сил нет, — с прячущейся в редких мальчишеских усах усмешкой сказал он. — Оно, конечно, постреляли немало, только вот ради чего? Мы… — он махнул рукой в сторону неровного строя красных, — мы кровушку лили за торжество революции, за победу мирового пролетариата. А вот ты ее за ради чего проливал? За ради царя? Али поместье за собой сохранить хотел? Али Антанту на наши плечи посадить вознамерился?

Красные всколыхнулись, одобрительно загудели, но полковника это не смутило.

— Молчи уж, радетель, — с горькой иронией осек он красного командира. — Пока вы тут по буеракам да балкам кровь проливаете, ваши комиссары в Питере да Москве жируют на каспийской икре да баб ананасами угощают! Ваш Троцкий баб в поезде своем валяет!

— А ты не лей горячие щи на нашего дорогого товарища Троцкого! — запальчиво сказал красный командир Павел Губин. Было ему двадцать лет, из бывших матросов, в политике он особо не разбирался, но бойцы его уважали за твердую руку и доблесть в рубке, когда в смертельной буре схлестываются две конных лавы, и тут уж приходится полагаться на коня, верную шашку да способность товарища снять из маузера уже торжествующего победу врага. — Верно я говорю?

Бойцы за его спиной загомонили, но уже нестройно — отдельные голоса даже можно было разобрать, а смысл высказываний этих горлопанов сводился к тому, что неплохо бы и самого товарища Троцкого к стенке поставить, как он поступил с иными дорогими бойцовским сердцам краскомами. Да и что там говорить, прав белый полковник, жируют комиссары в столицах! Небось у них-то пайки не с воблой и черным хлебушком! Высказывания пресекались комиссаром. А что ж ему их не пресекать, под два метра ростом комиссар был и кулаки имел как маленькие гарбузы, смотреть на них страшно, а опробовать в деле, да еще на собственной физиономии, и вообще казалось невыносимым.

Батька Кумок на все происходящее смотрел философски: когда красно-белая пена опадает, все вокруг начинает зеленеть. Нет, в товариществе с любой из противных сторон он бы сам с удовольствием помесил и красных, и белых, но — сочувствующим, панове, только сочувствующим!

«Максимы» хищно поводили в стороны тупыми рыльцами, словно вопрошали: есть здесь отчаянные или народ собрался понимающий и от ненужных эксцессов откажется?

— Я предлагаю, — сказал полковник. — Организованно уходим.

Как пришли, так и уйдем, и что еще более важно — теми же самыми дорогами!

— А городок кому останется? — выкрикнули из красных рядов.

Батька Кумок даже приподнялся, словно хотел рассмотреть неразумного говоруна. Как это — кому? Представителям местной власти город останется. К местной власти Кумок относил себя, в своем уезде он даже деньги собственные печатал — «кумки» достоинством в пятьсот и в тысячу рублей.

— Шурик, — капризно дохнула ему в ухо дымом папиросы «Дюбек» красотка в черном платье. — Ч-черт! Я уже спать хочу!

— А городок — никому! — твердо сказал полковник.

— Я не согласен! — крикнул атаман. — Вы тут договаривайтесь скорее, а то жидки все гроши заначат. Оно мне надо — излишнюю жестокость проявлять?

— Граждан бандитов просят немного помолчать, — дипломатично сказал красный командир Павел Губин. Он уже понимал, что полноценного отдыха не получится. Нет, можно было, конечно, рискнуть, но скольким бы тогда пришлось выбирать вечный причал? — Граждане бандиты могут помолчать в тряпочку, пока умные люди рамсы промеж собой разводят! А где гарантии?

— Мое слово, — сказал деникинский полковник. — Слово офицера! Надеюсь, его будет достаточно?

— А что, — согласился краском Павел Губин. — Ежели по совести, так оно не хуже моего будет. Ты как, ваше благородие, мое слово против своего принимаешь?

— Не будет вам моего слова, — донеслось от бандитских тачанок.

— Вы своими словами бросайтесь, как хотите, а я своего слова не дам.

И из города не уйду. Шиш вам с маслом! Точка — и ша!

Тут уж загомонили и красные, и белые. Недовольно загомонили.

И понять тех и других можно было — это что же, погромщики и мародеры сегодня будут на чистых пуховых перинах спать, за девками по улицам гоняться, водочку попивать, а славным бойцам красной и добровольческой армий снова под открытым небом валяться и на звезды смотреть? Хватит, насмотрелись!