«Если», 2008 № 06

— Я о вас думал лучше, — он покачал головой, словно упрекал себя в излишне хорошем мнении, которое ошибочно составил о Кторове.

— Хватит разговоров, — оборвал его Гнатюк. — Хватит разговоров. Так за разговорами вся жизнь пройдет. Нет у нас времени на разговоры, гражданин Сунжиков-Марлинский.

— Хотите, пластинку поставлю? — спросил трактирщик. — Честно говоря, даже не представляю, чем моя скромная персона могла привлечь внимание грозных органов.

Он завозился, перебирая тонкими длинными пальцами грампластинки.

— Петр Лещенко — душевный есть, — сказал он, не поднимая головы. — Дивные песенки Изы Кремер.

— Ты нам Александра Кумка поставь, — тяжело сказал лукоморский чекист. — Очень мне его песенки послушать хочется. Нет у тебя его пластинок? Тогда сам спой.

Трактирщик подержал в восковых пальцах черный диск пластинки, бережно уложил обратно в конверт. Пальцы его дрожали.

— Погоди, Паша, — сказал Антон Кторов. — Не дави на человека.

Взял одну из пластинок, посмотрел на этикетку. Хорошая оказалась пластинка — Надежда Плевицкая на ней записана была, «курский соловей», надежда русского вокала. Трактирщик с тревогой следил за пластинкой.

— Осторожнее, — попросил он. — Это ведь редкость теперь, кто знает, жива ли она, споет ли еще нам?

— И я про то же, — сказал Кторов, досадуя на себя. Неправильно он себя вел, нехорошо. Чувство было такое, что он сейчас ребенка обижал. — Я ведь ее и уронить могу. Случайно, а?

Трактирщик потянулся к нему, но остановился. По скулам его ходили желваки.

— Все вы одинаковые, — печально и тоскливо сказал трактирщик.

— Белые, красные, зеленые — у вас у всех одно на уме. Это же искусство, молодой человек. Жизнь коротка, а искусство вечно. Отдайте пластинку.

— А это, дружок, как сам петь будешь, — весело объяснил Гнатюк.

— Я ведь человек простой, мне все эти Вертинские, Кремеры да Лещенки по… Мне истина нужна, истина, господин Сунжиков-Марлинский. Как связь с атаманом держишь?

— Через юродивого, — сказал трактирщик. — Пишу записку, он относит. — И повернулся к Антону. — Вы не подумайте, я всю жизнь пытался быть вне политики. Не зря говорят, что благими намерениями дорога в ад вымощена. Пластинки — мой грех, это моя страсть, а когда приходят и требуют услуг, угрожая перебить все, чем я жил долгие годы… Слаб я, слаб, нет у меня сил противиться чужой воле.

Когда тебе говорят, что уничтожат твою жизнь… нет, не убьют, это слишком уж просто.

— Времени нет, — сказал Кторов. — Если этим можно уменьшить количество смертей…

Трактирщик ожег его взглядом.

— Скажите это русалам, — посоветовал он. — Скажите это всем тем, кто попал в проклятые жернова.

Кторов почувствовал смущение.

— Пропагандист, — вмешался Гнатюк. — Вот из-за таких люди и гибнут. Пора, Сунжиков, выбирать, на чьей вы стороне.

— А если я не хочу делать этот проклятый выбор? — вздохнул трактирщик. — Вы же прекрасно понимаете, что, выбирая одну сторону, вы становитесь объектом ненависти другой. Вы думаете, Кумок мне простит предательство, даже если оно будет невольным?

— А вот это уже разговор, — обрадовался чекист. — Тут мы, как говаривал грек Архимед, можем найти общую точку опоры. Ведите, Сунжиков, ведите, вы же понимаете, что от этого разговора вам не уйти.

— В парке играл все тот же скрипач.

Кторов остановился и долго смотрел на сутулую фигуру с плавно двигающейся рукой.

— Добрый день, — сказал немец по имени Эммануил.

— Вы верите в счастливые дни в несчастливое время?

— Времена не выбирают, — рука опустилась, немец сел на скамейку. — Вы никогда не задумывались над этим? Каждый живет во времени, которое ему отведено судьбой.

— Но сами вы хотите заглянуть в будущее. Потому вы ищете Сирина?

— Кто вам это сказал? — глаза немца ожгли насмешливым холодом. — Вздор! Вздор! Я ищу утерянную гармонию. Дело совсем не в том, что люди должны сделать себя счастливыми, а в том, как мы должны жить, чтобы стать достойными счастья. Нравственность относится к характеру.

Некоторое время они сидели по разные стороны молчания: Антон — распираемый желанием спрашивать, Эммануил — не видящий особого смысла в ответах.

Тени бродили в кронах деревьев, потревоженные ветром бабочки плясали среди листвы, а солоноватый воздух, нависший над городом, был прозрачным, густым и тяжелым, словно бульон для кавказского хаша. Остро пахло кипарисом и лавровым листом, словно где-то и в самом деле варили бульон.

— В любом случае для человека самое важное — принять правильное решение, — сказал скрипач. — Вы еще молоды, вы нетерпеливы, а потому не можете представить себе последствия необратимых поступков. Голем не существо, он земное наследие Бога. Им нельзя владеть, его можно только использовать.

— Будьте уверены, — сказал Кторов. — Уж мы-то сумеем использовать его лучше других.

— Вы так думаете? — немец качнул головой. — Вы разрушили одну мораль, но пока не построили взамен иную. Общество живет моралью. Если в ней сокрыта гниль, начинает загнивать и общество.