«Если», 2011 № 07

— Поначалу с нами был Красавчик Билли, — рассказывала Луэллен. — Он заболел раком и умер в течение нескольких месяцев, попросив Боба сохранить барабаны и найти того, кто сумеет с ними управляться… — Потом она кивнула в сторону кларнета: — На нем играл Лео. Он покинул нас четыре года назад. Мог извлекать мелодию из чего угодно, лишь бы дуть, — горн, труба, саксофон, зажатая в руках травинка… — Она улыбнулась при этих словах и добавила: — Кларнет тоже остался в доме. Гитара — моя.

— Дом завещан вам?

Женщина выглядела здоровой и полной сил, хотя ей, вероятно, было за семьдесят, но разговоры о прахе под деревом подразумевали, что она останется в доме до тех пор, пока не придет ее время.

— О нет, — ответила она. — Теперь дом принадлежит Бетани Стедман, прапраправнучатой племяннице… На самом деле я не знаю, сколько там должно быть «пра», но надеюсь, этих достаточно. Боб завещал рояль ее дочке Синди.

«Еще два персонажа, о которых я и понятия не имел», — подумал Джейк. Разве это все поместится в несколько сотен слов, которые ему позволят оставить?

— Как же она перетащит рояль наверх отсюда, из цоколя? — спросил он, рассматривая ступеньки, по которым они спустились.

— Боб нанимал людей, которые отрыли и убрали землю около дома, расчистили пространство на заднем дворе и построили вон тот пологий пандус, чтобы спустить инструмент сверху, — пояснила Луэллен. — Там было что-то вроде салона — так называла помещение его мать: первая комната, куда вы попали, когда только пришли. Она там устраивала музыкальные вечера. Понимаете, свою музыку он никогда не играл в ее салоне, да и не собирался. Вот и перенес рояль. — Она замолчала на секунду, потом продолжила: — Я поставлю вам пленку, которую мы втроем записали, до того как Лео покинул нас. Качество, конечно, не студийное, но общее представление вы получите. — Она подошла к комоду около стены и вынула из ящика старый кассетный магнитофон. — Пока вы слушаете, я приготовлю лимонад. Просто нажмите на кнопку, когда запись кончится. Если захотите, можете пройти через стеклянную дверь вверх по склону и навестить Боба и Лео под дубом.

Джейк посмотрел на нее изучающим взглядом, но она невозмутимо щелкала кнопками магнитофона. «Нанести визит двум очень старым и очень покойным мертвецам? Да ни за что!» — подумал он, взглянув на часы. Десять минут — и его здесь не будет. У него уже достаточно материала для заполнения отведенного журналом местечка, просто еще один бессмысленный клочок информации.

Как только началась музыка, Луэллен ушла наверх.

Зазвучала незамысловатая партия фортепиано с первых аккордов «Блюза в ночи». Мелодия усложнялась импровизациями, вступил кларнет, фоном пошла гитара. Словно слышался непринужденный разговор трех собеседников, перебивающих друг друга, импровизирующих, выстраивающих свои музыкальные фразы, и затем Луэллен запела печальным задушевным голосом, прекрасным чистым контральто:

Мне мама твердила, смешливой малютке…

Кларнет и фортепьяно заиграли, как сумасшедшие, заглушая песню.

Через некоторое время голос врезался в звучание инструментов, и певица завладела сценой:

Она убеждала и предупреждала: «И станешь ты петь блюз…»

Она спела еще несколько строк, перед тем как кларнет перебил ее, а потом началось нечто такое, что Джейк определил для себя как дружеская баталия, где то одна импровизация, то другая одерживали верх, чтобы через минуту вновь уступить сопернику.

…Послушай тоскливый свисток паровоза, о Боже, такой одинокий свисток…

Кларнет пронзительно вскрикнул, как сигнал поезда, и поглотил ее голос. Кларнет и рояль дуэлировали, но Луэллен не желала лишь слушать: ее сильный голос пробился сквозь музыку обоих — неистовый, страстный, сметающий все препятствия.

…Вот кончатся томные взгляды, вот кончатся сладкие речи, увидишь. Он бросит тебя, и станешь петь блюз в ночи…

С невыразимым страданием и мукой в голосе она вывела свою мелодию поверх волн музыки и завладела песней:

Твердила мне мама, убеждала упрямо: «Ты станешь петь блюз в ночи». И мама была права, похоже. Да, мама, была ты права. О Боже! Блюз в ночи…

Кларнет издал тоскливый свисток паровоза, эхом откликнулось фортепиано, и жалобный рефрен повторился — выразительно, в отчаянии, с надрывом:

Мне мама твердила… Блюз в ночи… Блюз в ночи…

Голос сорвался в стон, поднялся на более высокую октаву, задержался в этой тональности и иссяк почти до шепота:

Блюз в ночи…

Джейк не понял, как это произошло, но он очнулся сидящим около маленького столика.

— Ух ты! — выдохнул он. Когда он подошел выключить магнитофон, его рука слегка дрожала.