Если б мы не любили так нежно

Немудрено, что Шуйский растерялся и опустил руки. Ища спасения, он постригся в монахи, отрекшись от короны. Бояре сдали его вместе с Москвой, Кремлем, короной и троном заклятым врагам Руси — ляхам. Царем они, предавая святую Русь, провозгласили королевича Владислава. Москва присягнула польскому королевичу. Теперь Жолкевский смог повернуть все свои силы против Counterfeit Demetrius, как писали англияне, — против Лжедимитрия. Претендент на московский престол был убит при попытке к бегству разочаровавшимся в нем татарином в лагере под Тушином.

Тем временем монаха, бывшего в миру Царем Василием Московским, ляхи, пленив, отправили в Варшаву, где он вскоре и помер, но перед его отправкой они собрали якобы для его проводов цвет русской знати и вероломно истребили его, что, понятно, заслужило им худую славу. Видя кругом ненависть и озлобление, ляхи начали готовиться к длительной осаде в Кремле. В народе ходили слухи, что они вознамерились отменить православную веру и ввести католичество.

Рожинский держал совет с русскими тушинцами; с нареченным патриархом Филаретом Никитичем, атаманом донских казаков Заруцким, боярином Михаилом Глебовичем Салтыковым-Морозовым, с людьми думными и придворными. Они были готовы идти под руку короля, добиваясь лишь обещания, что Жигимонт пощадит их православную веру. На этом Филарет со товарищи готов был целовать крест Жигимонту. В самом конце января под Смоленск они отправили послами Салтыкова, князей Рубец-Мосальского и Хворостинина с дьяками. После переговоров с королем 4 февраля, на виду у не покоренной Смоленской крепости, это позорное посольство подписало грамоту о венчании на царство в Москве от имени Святейшего патриарха Филарета королевича Владислава!

Шеина едва не хватил удар, когда он узнал об условиях, подписанных московскими князьями-боярами с духовенством. Главным для князей-бояр было, что король обещал не трогать их прав и имений и не понижать в чинах, а холопей, невольников господских, оставить в прежнем положении, ибо вольности король им давать не будет!

И вскоре пришло известие об свержении с престола в июле 1610 года русского Царя и о возведении в августе на московский трон врага земли русской польского королевича Владислава. Владислав Ваза — сын ненавистного Жигимонта — Царь Московский и всея Руси! Так решил гетман Жолкевский вкупе с «семибоярщиной» — семью боярами во временном московском правительстве, правительстве предателей, продавших родину ради сохранения своих боярских прав и боярского состояния! Бояре впустили злейших врагов Руссии в столицу!

Смолян обуяло такое черное отчаяние, какого не знали на Руси со времени покорения ее татаро-монголами.

— Ничего! — утешал Шеин рыдавшего архиепископа Сергия. — Это еще не конец света! Конец света назначен, как говорят ученые люди, на 1666 год!

Шеин собрал совет. «Что будем делать?» — спросил он детей боярских, дворян, посадских людей, слобожан, крестьян. Плача, князь Горчаков и архиепископ Смоленской блаженнейший Сергий сказали, что сидеть дальше в Смоленске нет никакой возможности, что следовать надобно договору бояр с Жолкевским, против силы-де не попрешь, хоть и противно это русскому сердцу, да надо пойти за временным правительством и целовать крест Царю Владиславу. Другого выхода никто не видел. Ведь Смоленск только потому и держался так долго и стойко, что ждал от Москвы, как манны небесной, избавления, а Московские князья-бояре изменнически сдались полякам.

Совет Шеин держал в соборе Пресвятой Богоматери. В узкие бойницы-окна едва прокрадывался зыбкий вечерний свет, немногие свечи не в силах были разогнать сгущающийся мрак, их огоньки скупо отражались в золотых окладах древних икон, приметно дрожа от грохота пушечной пальбы, — Потоцкий, готовясь к новому приступу, вел бешеный огонь по башням и стенам Смоленска. От непрестанной бомбардировки тряслась двухсаженная каменная толща соборных стен. Крепостные пушки по приказу Шеина молчали, берегли заряд для отражения приступа.

Верный сын Руссии, Михаил Шеин отказался последовать примеру изменников родине и сдать врагу ключ-город Смоленск, хотя многие дворяне настоятельно советовали ему сделать это. Теперь он опирался на самый надежный народ — на посадских людей, на простых мещан, крестьян-ополченцев.

И этот приступ Потоцкого был отражен с превеликими для него потерями. Шеин бросался в самую гущу боя. Казалось, он искал смерти, не желая пережить позор, который навлекли на Москву, на всю Русь продажные бояре. Но, поняв это, он вышел из боя, отирая полой кафтана окровавленный меч. Нет, не имел он права сложить голову в бою, — он в ответе за Смоленск, за его защитников, за их семьи, их детей. Прочь, прочь черные мысли о самоубийстве! Не для него самый легкий и малодушный выход.

После приступа с тяжелым сердцем поехал он и князь Горчаков на съезд с Потоцким и Сапегой. Как повернется у него язык, чтобы объявить о сдаче Смоленска!