Если б мы не любили так нежно

Москва начала тридцатых годов XVII века. В Кремле Лермонт, один из главных царских телохранителей, был известен всем и каждому из царедворцев. Он же знавал всех Пушкиных и был на короткой ноге с дьяком Грибоедовым, составившим много позднее первый русский учебник истории, в коем он, не ведая горя от ума, тщился доказать, что новая царская династия произошла через Царицу Анастасию от «Государя Прусской земли Романова», родича римского кесаря Августа. Он раскланивался с боярином Боборыкиным и князем Одоевским, с окольничими князем Волконским и Чаадаевым, с князьями-боярами Голицыными, с боярами Лопухиными и Салтыковыми, с боярами Чаадаевыми, Языковыми и Толстыми. Сколько славных имен, фамилий, родов, разновеликих звезд, прославивших себя в прошлом и настоящем и породивших будущую славу своего народа! Со всеми названными дворянами породнятся потомки Лермонта…

Уже первые Романовы — Филарет и Михаил — умели выдавать приказную подделку за народную, выборную волю.

На искупление пленных взимали подворный налог, почитая освобождение взятых в плен русских ратников святым делом.

В 1630 году Джордж Лермонт был в царском дворце, когда Государь принимал иноземных послов: шведского Антона Лимара, голштинского Отто Бруга и турецкого Мусли-Аги.

С 1631 года Царь Михаил Федорович велел всем детям боярским и дворянам быть готовыми к войне. Но легко сказка говорится…

Лермонту да и всем почти офицерам-рейтарам приходилось помогать в обучении не только рейтаров из впервые созданных русских рейтарских полков, но и драгун, коим лет через пятнадцать — двадцать суждено было заменить рейтаров на полях кавалерийских сражений. Эти полки — рейтарские и драгунские — были зародышем регулярной русской кавалерии; обучал он и солдат-пехотинцев — добровольцев дворянчиков из первых шести русских солдатских пехотных полков, куда шли также казаки и вольные «охочие» люди. Из уст ротмистра Лермонта и его сотоварищей-рейтаров сотни и тысячи солдат этих полков впервые услышали слова «дисциплина», «субординация», «атака». Это было еще не обученное, но могучее войско, потому что собиралось оно из добровольцев, из охотников, взявших оружие во имя защиты родины, непоколебимых в своем порыве не дать посрамить землю русскую. Только лет через двадцать станет Москва впервые принудительно набирать в солдаты «даточных людей».

Он учил рубить и колоть с коня, учил офицеров фехтованию: позиция ангард, прямой удар с выпадом, кварта, терс, секуда, полукруг, фланконада, дегаже и прямой удар! Даже французы и итальянцы пасовали теперь против тридцатипятилетнего Лермонта.

В отличие от беспечного Трубецкого, от царского двора, прожигавшего жизнь в роскоши и удовольствиях, небольшая кучка иноземных офицеров во главе с Лермонтом понимала, что война будет трудной, тяжелой. Только они да Шеин, казалось, понимали, какой грозный враг — поляки и литовцы. Не было в тот век у Руси более опасного врага. И он уже действовал. Чем ближе надвигался роковой день истечения Деулинского перемирия, тем деятельнее и наглее вели себя шпионы и лазутчики Сигизмунда III и его иезуитов в Немецкой слободе и во всех других иноземных слободах государева града Москвы.

Пожалуй, во всем рейтарском полку один лишь шквадронный ротмистр Лермонт изучал в канун большой войны опыт древних военачальников — Цезаря, Александра Македонского, Ганнибала и современных ему полководцев — маршалов Франции Витри, Буа-Дофена, де Пралена, принца Нассауского, дона Жуана Австрийского, коему служил некогда Сервантес. Многовато для ротмистра? Рейтарский ротмистр стоил генерала в более поздние времена.

За эти годы он узнал, что война — это неведомое, риск, удача, случай. И все-таки фортуна милостивее к тому, кто смелее и сильнее духом и телом, лучше подготовлен и вооружен.

Совсем заели бы Лермонта жулики и расхитители, если бы не заставил их замолчать один случай в полку рейтаров. Одного шкота-рейтара, тяжело раненного в пустяковой переделке с разбойниками под самой Москвой, в Сокольниках, пришлось списать в калеки. Денег на возвращение в родной Глазго у него не было, пенсии никто ему не сулил, и погиб бы он, как раздавленный телегой пес в подворотне, если бы не Лермонт. Ротмистр устроил складчину и сам ходил по шквадронам, собирая деньги на отъезд калеки на родину. Складчина продвигалась туго, пока не узнали рейтары, что сам Лермонт по-братски отдал земляку половину всех своих наличных денег — что-то около двухсот рублей золотом. Только это и примирило как-то рейтаров, кроме самых хищных и жадных, с правдолюбцем и чистоплюем Лермонтом, по мнению многих вояк, не в меру о себе понимавшим и испорченным книжной грамотой, вовсе не подходящей для наемного солдата, живущего по мудрой и безжалостной пословице: «Ешь собака собаку, а последнюю черт съест!» По-английски эту пословицу Лермонт произносил так: «Dog eat dog, and the Devil take the hindmast!»

Возглавив Пушкарский приказ, Михайло Шеин рьяно обзаводился пушками к новой войне, веря, подобно Людовику XIV, что пушки суть ultima ratio regis — последний довод Государей.