Если б мы не любили так нежно

Иное дело бельский немчина Лермонт. Что с нехристя-иноземца взять. Ворвется, ровно татарин за ясырем, на святые образа и не взглянет, кинется к Наталье, зацелует, затормошит, затискает при всех, сына хватает, кидает под потолок, щиплет дворовых девок за мягкое место, а то и за цицку. Раскидывает по всем углам оружие и одежду. И никакого тебе ни чину, ни уставу, ни благолепия. И весь день коромыслом. Но обвыкла Наталья и полюбила, так полюбила эти мужнины приезды, что расцветала сердцем, всегда в разлуке стесненным страхом за мужа. Знала: до утра спать не станет муженек, соскучился по любви. Ой, нет в нем, слава Господи, остуды. Придется ей потом замаливать ночные грехи, как пить дать, придется. Бывало, подхватит на руки жену и — пост, не пост — в спальню бегом унесет…

Редко приезжал Юрий Андреевич без подарков жене и сыновьям. И прежде чем в спальню жену тащить, раздавал он свои небогатые подарки ей и детям. Случалось, были и богатые военные прибытки, отбитые у татар, свеев и ляхов.

Почти двадцать лет, не считая частых отлучек по военной надобности, суждено было прожить Джорджу Лермонту на Москве, больше даже, чем в родном Абердине. Москва, или «Mosco»,[69]

как называли столицу Московского государства англосаксонцы, стала тогда больше Лондона с его пригородами, самой богатой столицы самого богатого на свете королевства. Правда, большая часть ее домов были деревянными, грубой постройки.

Порядки в Московии были отсталыми, варварскими, зато ни одна страна мира не выставляла такую армию с началом войны — триста тысяч пеших и конных воинов! Половину из них Государь посылал против неприятеля, а половину держал в крепостях и городах. Офицерами служили дворяне, солдатами — не крестьяне и купцы, а токмо их сыны. Одних саперов и конников в русской армии насчитывалось тридцать тысяч, и первым во всей кавалерии был Московский рейтарский полк. Иноземные офицеры получали жалованье намного больше, чем русские дворяне. Тем часто вообще не платили, а жаловали участки завоеванной земли. Михаил Романов стремился сделать из шкотов и всех прочих немцев свою личную гвардию, как окружали себя шотландскими, а позднее швейцарскими стрелками Государи французские.

Почти вся царская конница, за исключением рейтаров с их мушкетами, была вооружена луками и стрелами. Кони большей частью были башкирские или турецкие. И седла и стремена тоже были турецкие. А вместо шпор употреблялись барабанчики. Рейтары еще носили кованые доспехи и кольчуги.

Предполагалось, что иноземцы должны учить русских ратному делу. На самом же деле русские учили войне иноземных наставников. Они понятия не имели о шагистике, зато умели жить впроголодь, проводить всю кампанию на снегу, когда земля промерзала на целый ярд, ночуя без палатки или шалаша у костра, а то и без оного. Русский воин держался на воде из ручья и овсянкой. Его конь чудом существовал, летом пожирая лесную зелень, а зимой — заболонь и кору деревьев, постоянно находясь не в конюшне, а под открытым небом, на семи ветрах, порой в костоломный мороз и кромешную метель.

Желая все же сделаться благопопечительным помещиком, Лермонт всюду совал свой нос, попадая во время боевых походов в деревню. Картина всюду была безотрадная. По совету Филарета, последовавшего примеру Вильгельма Завоевателя в Англии, провел в своей Doomsday Book всенародную перепись, Собор принял указ о рассылке писцовых книг. Писцы брали на государственный учет все земли и их богатства, помещиков и крепостных, страдников и холопев. И Лермонт видел, что переписчики эти, безжалостно притесняя убогих, хапают с богатых, взятки, чтобы показать у них меньшее количество деревень и душ и тем сократить их подати. Снова неправда, опять неслыханный произвол. Казна ввела новые налоги. Облагали налогами все, что можно было и нельзя: мытье портов и сподней, водопой скотины. Душило крестьян крепостное ярмо. В Москве и других городах всех служилых людей, опричь иноземцев, обложили общим посадским тяглом. Всячески спаивали народ в городах и весях, только бы набить казну. Свой народ угнетали до последней крайности, а англиянам, у коих взяли в займ много денег, дали право беспошлинной торговли на Руси.

И это все по ночам записывал Лермонт, веря, что кому-нибудь когда-нибудь пригодится горькая правда.

На своих полях сеял Лермонт овес и рожь. Мечтал о пшенице, ячмене, горохе, гречихе, льне. Завел плугов больше, чем сох, и не деревянных, а железных. Бороны, верно, деревянные. При посеве ржи около Ильина дня трех с половиной четвертей получал умолот двадцать пять четвертей.