Если бы Пушкин…

Михаил Михайлович встретил меня с некоторым раздражением. С первых же слов он дал понять, что предлагает столь выгодные условия и возможность увидеть свои стихи в печати, – другая с радостью согласилась бы, а я еще капризничаю.

Дрожащим голосом доказывала я, что это не каприз, и умоляла убрать хоть одну-единственную фразу из второго письма, написанную ночью в полужару, фразу, в которой я, в отвратительно-точных выражениях, присущих литературному обиходу 20-х годов, сообщала о тайном своем романе.

Нет, он не уберет эту фразу, он не может, не имеет права ее убрать – тогда теряет значение и смысл весь мой образ. Вся мягкость и томность исчезла из голоса Зощенко, теперь в нем звенел металл. Он говорил теперь со мной как писатель-профессионал, несокрушимый во всем, что касалось литературы, литературного образа, литературного факта. И я для него уже была не я – девушка Ниночка, к которой он так участливо отнесся, я была литературным образом, за который он боролся.

Но тяжко превращаться из человека в литературный образ.

Наткнувшись на решительный отпор в главном вопросе, я стала торговаться по мелочам – нужно изменить их как можно больше, чтобы узнать меня было нельзя. Но Зощенко дрался, как лев, за каждую мелочь. Нет, он не уберет историю с фабзавучем – для образа это очень важно. Нет, он не может выбросить ничего про мою мать… Он сказал, что и так слишком многим для меня поступился, он не может до такой степени искажать образ.

Нина Дейнека. «Чужая и маленькая. Мои встречи с М.М. Зощенко»

В этом слове – образ – ключ не только истории Нины Д. В нем – ключ к пониманию всей этой странной, необычной зощенковской книги.

Каждое из отобранных для включения в эту книгу писем было для Зощенко законченной новеллой, потому что за каждым стоял резко и выразительно вылепленный образ. А косноязычная речь авторов этих писем, этот уродливый, нелепый, смешной язык, к которому Зощенко испытывал такое неодолимое, чуть ли не маниакальное влечение, был для него лишь способом создания образа. По его глубокому убеждению, наилучшим способом, с помощью которого можно передать «дыхание нашей жизни». Старая литература (в этом он был убежден еще больше) передать это дыхание уже не способна.

...

Обычно думают, что я искажаю «прекрасный русский язык», что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им отпущено жизнью, что я нарочно пишу ломаным языком для того, чтобы посмешить почтеннейшую публику.

Это не верно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на котором сейчас говорит и думает улица… Я сделал это, чтобы заполнить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошел между литературой и улицей.

«Письма к писателю»

Это серьезное и вполне искреннее объяснение не было принято во внимание. Все были убеждены, что Зощенко хитрит, лукавит, прикидывается.

Разумеется, критики понимали, что интерес Зощенко к малограмотным виршам сугубо профессионален. Они понимали, что Зощенко хочет овладеть этим странным языком, научиться писать на нем.

Но зачем?

Все были убеждены, что ответ тут может быть только один.

...