Если бы Пушкин…

По-своему, она даже героична – эта реплика. Не менее героична, чем внезапный порыв забывшей обо всем на свете и ринувшейся вслед за отрядом идущих на смерть курсантов Вавиловой.

Эти две героические темы образуют своего рода контрапункт, полифоническое сочетание разных, несхожих между собой мелодий, сливающихся в некое гармоническое целое. И именно вот эта полифония несет в себе едва ли не главное обаяние и главную примету художественной подлинности этого раннего гроссмановского рассказа.

Баллада о холостяке и об отце семейства

Так называлась небольшая поэма, которую Евгений Винокуров опубликовал в самом конце 60-х.

Пафос этой винокуровской баллады в том, что извечное противостояние «холостяка» и «отца семейства», – революционера, бунтаря и – «обывателя», этих двух вечных полюсов бытия, предстает в ней как антиномия.

Ему на свете тяжело,

Но интересно.

Он в быт уходит всем назло,

Отец семейства.

А тот гарцует так и сяк,

Как это мило!

Ну да, еще б, он холостяк,

Он центр мира!

Потомство – вот на свете цель,

Он сам лишь средство,

Несет с картофелем портфель

Отец семейства…

А этот в мире как в гостях,

С веселой злостью

Посвистывает холостяк,

Виляя тростью.

Он с кладью вверх ползет, упрям,

Почти отвесно,

Он строит жизнь свою, как храм,

Отец семейства.

Все более уничижительными, разоблачающими становятся характеристики холостяка. И все патетичнее, все величественнее встает перед нами образ «отца семейства», превращаясь в фигуру поистине героическую:

Что? Честь жены? Пощады нет!

И прямо с места

Дуэльный поднял пистолет

Отец семейства…

Он представитель всех бродяг.

Он как Онегин,

Ведь длинноног он, холостяк,

Однолинеен.

Он многозначен, как клавир,

Как медь оркестра,

Полифоничен, словно мир,

Отец семейства.

Он хлестко судит так и сяк,

Не терпит правил,

Он враг вселенной, холостяк,

Он сущий дьявол.

Свет истины почил на нем,

Он к нам заместо

Мессии выслан бытием,

Отец семейства.

Холостяк – вечный бунтарь, неизменный враг всех традиций. Отец семейства – сторонник прочных, незыблемых устоев. Но в том-то и состоит парадокс – по Винокурову вечный парадокс бытия, – что именно он, отец семейства, вот с этой самой своей повседневной обывательской возней, постоянными заботами о «низменном», земном, что именно он-то и есть – мотор истории, ее главная двигательная сила:

Не жизнь, а мытарство одно.

Но ты не смейся:

С историей он заодно,

Отец семейства.

Антиномия-то – антиномия, но при этом чувствуется, что все душевные симпатии поэта – на стороне «отца семейства». Бесспорные заслуги «холостяка» он признает рассудком. Что же касается «отца семейства», то с ним он – всей душой и всем сердцем.

Это можно понять. Поэма, как я уже сказал, была задумана и написана на пороге 70-х, когда разочарование в революционном эксперименте, в попытках насильственного переустройства мира уже владело многими. Первым эту «смену вех» заметил (во всяком случае, публично выразил) Борис Пастернак:

Воспоминание о полувеке

Пронесшейся грозой уходит вспять,

Столетье вышло из его опеки,

Пора дорогу будущему дать.

Столетье и в самом деле, если и не совсем еще «вышло из опеки» революционной идеологии, постепенно все-таки начало от нее освобождаться. Выражением этих общественных настроений и была «Баллада» Винокурова.

Василий Гроссман свою «Балладу о холостяке и об отце семейства» написал в 1935 году, когда такой взгляд на эту вечную коллизию был, мягко говоря, далеко не ординарен. (Не говоря уже о том, что автору за такие настроения могло крепко достаться на орехи. Доставалось и за гораздо меньшие провинности.)

Рассказ, о котором я говорю, назывался – «Четыре дня». Изображенная в нем ситуация словно бы продолжает ситуацию рассказа «В городе Бердичеве»:

...