Если бы Пушкин…

Шкловский комментирует свою мысль таким образом, что Достоевский «не уважал романы, которые писал, а хотел писать другие», так как «ему казалось, что его романы – газетные».

Выходит, что Достоевский хотел бы писать, как Тургенев. Но, не имея возможности отделывать свою прозу, то есть стремиться к художественному идеалу, случайно создал новый художественный идеал, более высокий, нежели проза Тургенева, ошибочно представлявшаяся ему эталоном художественности.

На самом деле Достоевский был бесконечно далек от того, чтобы рассматривать прозу Тургенева как эталон художественности, как идеал, к которому ему хотелось бы стремиться.

Художественную манеру Тургенева Достоевский сознательно отрицал и издевался над ней:

...

…Тут непременно кругом растет дрок (непременно дрок или какая-нибудь такая трава, о которой надобно справляться в ботанике). При этом на небе непременно какой-то фиолетовый оттенок, которого, конечно, никто никогда не примечал из смертных. То есть и все видели, но не умели приметить, а вот, дескать, я поглядел и описываю вам, дуракам, как самую обыкновенную вещь. Дерево, под которым уселась интересная пара, непременно какого-нибудь оранжевого цвета. Меж тем заклубился туман, так заклубился, что более похож был на миллион подушек, чем на туман. И вдруг все исчезает, и великий гений переправляется зимой, в оттепель, через Волгу. Две с половиною страницы переправы, но все-таки попадает в прорубь. Гений тонет, – вы думаете, утонул? И не думал; это все для того, что когда он уже утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и в этой льдинке отразилась Германия, или, лучше сказать, небо Германии, и радужной игрой своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом…»

«Бесы»

Я нарочно оставляю в стороне весь, так сказать, идеологический смысл пародии. Нам в данном случае важно негативное отношение Достоевского к тургеневской наблюдательности, к наиболее характерным особенностям ненавистного Достоевскому тургеневского зрения.

Как раз то, чем Тургенев необыкновенно гордился, что считал едва ли не самой сильной стороной своего дарования, своего художественного метода, рассматривается Достоевским как нечто предельно комичное, претенциозное, нелепое и уродливое.

Тургенев так гордился своей наблюдательностью, что иные слова даже подчеркнуто выделял курсивом:

...

Он вдруг вздрогнул. Женское платье замелькало вдали по дорожке. Это она. Но идет ли она к нему, уходит ли от него – он не знал, пока не увидел, что пятна света и тени скользили по ее фигуре снизу вверх… значит, она приближается. Они бы спускались сверху вниз , если б она удалялась…

«Новь»

Пластичность этого описания прямо кинематографическая. Но особенность, язвительно высмеянная в пародии Достоевского, здесь присутствует, автор как бы подчеркивает этими курсивами: вот, поглядите, я заметил то, что «никто никогда не примечал… То есть и все видели, но не умели приметить, а вот, дескать, я поглядел и описываю вам, дуракам, как самую обыкновенную вещь».

Вернее даже, не «как самую обыкновенную вещь», а как вещь необыкновенную, требующую особой наблюдательности и заслуживающую того, чтобы ее подчеркивали курсивом.

Впрочем, дело, конечно, не в курсивах. Дело в том, помогает ли эта повышенная наблюдательность, подаренная автором своему герою, выявлению душевной сути этого героя или же, напротив, мешает.

Достоевский считал, что мешает.