Если бы Шуман вел дневник

Шуман просит «короткий текст драмы» у Морица Горна, автора либретто написанной Шуманом в 1851 году оратории «Странствия Розы». Год спустя, когда Шуман замышлял написание новой оратории по мотивам «Германа и Доротеи» Гете, он повторяет те же принципы: музыка, как и стихи, должна быть простой, народной, немецкой по характеру.

Вернемся к 1843 году.

Первые слушатели и критики оратории «Рай и Пери», первое исполнение которой состоялось в Лейпциге 4 декабря 1843 года под управлением автора, заметили и оценили изменение стиля шумановской музыки, хотя они, разумеется, не могли знать, что принесут последующие годы. Шуман становится одним из наиболее чествуемых композиторов своего времени. Неслыханный успех «Рая и Пери» превосходит славу, до того когда-либо выпадавшую Шуману за всю его жизнь.

Очевидно, и Фридрих Вик воспринял этот триумф как всеобщее признание, так как за несколько дней до рождества 1843 года написал Шуману примирительное письмо, принесшее молодым супругам большое облегчение. И только концертная поездка в Россию не позволила им поехать к Вику, чтобы при личной встрече полностью привести в порядок свои взаимоотношения. Но и этого письма было достаточно, чтобы они, веселые, с легким сердцем сели в почтовую карету.

1844. Во время концертной поездки по России Шуман познакомился с музыкантом Юрием Арнольдом, который в своих мемуарах дал интересный портрет тридцатичетырехлетнего Шумана и его жены.

«…В этот вечер Клара Шуман исполняла фортепьянный квартет своего мужа, его „Крейслериану“ и некоторые другие вещи. На нас, слушателей, она произвела очень сильное впечатление, хотя к тому времени мы уже начали привыкать к виртуозным пианисткам. В 30-х и 40-х годах в Петербурге в благотворительных концертах выступали госпожа Калерджи (урожденная графиня Нессельроде, позже вышедшая замуж за тайного советника Муханова), а за год или два до Клары Шуман – знаменитая Целестина София Борер. Весь вечер Шуман был по-всегдашнему угрюм и молчалив. Он очень мало разговаривал, на вопросы графов Виельгорских и самого хозяина А. Ф. Львова он лишь тихо что-то промычал в ответ. Со знаменитым скрипачом Моликом, только за несколько дней до этого приехавшим в Петербург, у него завязалось, правда, нечто вроде разговора, но почти шепотом и безо всякого оживления. Шуман все больше сидел в углу, около фортепьяно (в середине зала стояли пюпитры для исполнявшегося в тот вечер октета Мендельсона); он сидел, нагнувши голову, волосы у него свесились на лицо; выражение было сурово-задумчивым, губы будто насвистывают. С Шуманом, каким я видел его в тот вечер, совершенно сходен лепной медальон в натуральную величину скульптора Дондорфа. Клара Шуман была немного поразговорчивее и отвечала за мужа. В игре на фортепьяно она показала себя большой артисткой, с мужской энергией и женским инстинктом в понимании и исполнении, хотя ей всего 25-26 лет. Но едва ли можно назвать ее женщиной грациозной и симпатичной. По-французски они оба говорят с немецким акцентом, по-немецки – как истинные лейпцигцы».

Первого апреля Шуман в длинном письме рассказывает Вику о своих петербургских впечатлениях: