Если немного помечтать... Уборка орбит и ремонт спутников

Чтарриевский институт ютится на краю одного из западных пригородов среди останков ушедшего в небытие ускорителя элементарных частиц. На большей части былой лаборатории вновь тянутся к небу высокие травы прерии, однако я различил круглый рубец, оставленный кольцом ускорителя на приподнятой широкой площадке почти рядом с шоссе. Институт занимал центральную башню, бетонный закругленный монолит которой высился над равниной Иллинойса, будто часть современного Стоунхенджа.

Боб все еще был на планерке, и его секретарша спровадила меня в кабинет для посетителей. Стены тесной комнатушки были увешаны фотографиями чтарриевского корабля — видимо, сделанными автоматическими зондами. Но даже в космосе поле искажения позволяло различить космолет только как еле заметное красноватое пятно. У одной из стен видеофон без конца прокручивал кольцо ленты, посвященной Чтарри. Рассматривая фотографии, я краем уха слушал сопроводительный текст, но он содержал только давно набившие оскомину сведения: «…кажется локализованным гравитационным полем в прямом противоречии с общей теорией относительности… следом за катастрофической экспедицией китайского космолета с командой в две тысячи тринадцатом году…» На одной фотографии корабль, выглядел, как стянутый посредине цилиндр, на другой — как слегка приплюснутый шар, «…очевидно, вне времени в обычном представлении… к пониманию загадки чтарри…» На проволоке в центре комнатки с потолка свисал вырезанный из люсита макет корабля, выполненный по данным, которые компьютер выдал об истинной его форме. Такое ни одному специалисту по топологии не привиделось бы в самом жутком кошмаре.

Десять минут поломав голову над «загадкой чтарри», я был препровожден в кабинет Боба. В окно от пола до потолка лился яркий летний солнечный свет, озаряя скудно населенные книжные полки на противоположной стене.

Боб ухмыльнулся до ушей, ринулся навстречу и энергично потряс мою руку.

— Что поделываешь? — спросил он.

— Как всегда, работы много, платят мало, — я посмотрел на табличку с его фамилией на письменном столе. — А ты, оказывается, вырос до заместителя директора по безопасности.

— Ну да. И думаю, смогу предложить тебе постоянную работу.

— Ты знаешь, я не слишком жалую чтарри.

Боб пожал плечами.

— Одни их не терпят, другие готовы им поклоняться. Обе позиции мне не кажутся оправданными. Разреши, я тебе кое-что покажу.

Боб щелкнул выключателем, и я услышал знакомые слова:

«Чтар ри чол фанг пьон лак чал…» — речь звучала, как запись сумасшедшего бормотания корейца, проигрываемая на одной десятой скорости.

— Начало ты слышал, как и мы все, — сказал Боб, — но эта запись длится тринадцать часов двадцать две минуты. Это первое, что мы услышали с чтарриевского корабля, когда он вышел на орбиту двенадцать лет назад. Тогда они тут же начали транслировать двоичным кодом сведения о днях смерти и продолжали делать это непрерывно последующие двенадцать лет. — Боб включил запись. — Тринадцать часов абракадабры. Вот итог всего, что нам известно о чтарри. С расшифровкой ничего не получилось.

— А вы не пробовали проиграть от конца к началу?

— Очень смешно!.. Так вот: пробовали. И еще кучу других перестановок. Наши лингвисты все последнее десятилетие бьются лбами об эту запись. Результат нулевой. А чтарри остаются на той же орбите, игнорируя все наши попытки вступить в контакт.

— Не слишком дружелюбно с их стороны, а?

— Не уверен, что такое понятие применимо к чтарри. — Боб вернулся к своему столу и опустился в кресло. — О чтарри мы не знаем ровным счетом ничего. Зачем они транслируют эту смертоносную информацию? Откуда им известно, в какой день умрет каждый из нас? И почему они сообщают день и месяц, но не год? Потому ли, что не знают года? Или же по неведомой причине скрывают его? Я знаю, что должен умереть двадцать второго июня, но какой мне от этого толк, если я не знаю года?

— Но ведь в свой день смерти ты принимаешь меры?

— Конечно. Как и все, кроме горстки тех, кто предпочитает не знать своей даты. — Боб забарабанил пальцами по столу. — Но перейдем к делу. Ты обещал взяться за эту работу на контрактной основе, так вот что нам нужно. За последние три месяца у нас в институте произошло три самоубийства.

— Реальных или предполагаемых?

— Два реальных, одно предполагаемое. — Он покосился на листок, который лежал перед ним на столе. — Леонард Косник, Филипп Чуань и Джейсон Краусс. Реальные — Чуань и Краусс. Оба погибли, играя в русскую рулетку. Третий случай оставляет место для сомнений. Косник ехал сюда утром в день своей смерти. У нас существует запрет для своих сотрудников появляться в этот день на работе. Он просто обезумел, если пошел на такой риск.

Я невольно кивнул.

— Но чего вы хотите от меня?