Если однажды зимней ночью путник

От чтения письменного текста чтение любовниками своих тел (того концентрата духа и плоти, которым пользуются любовники, ложась в постель) отличается тем, что последнее не линейно. Оно начинается в любой точке, скачет, повторяется, обращается вспять, настойчиво топчется на месте, разветвляется на множество одновременных, самостоятельных сюжетов, вновь сходится в одной точке, надоедает, перескакивает на другую страницу, обретает утерянную нить, опять теряется. В нем можно обозначить направление, целеустремленность, понимаемую как устремленность к некоему апофеозу; в преддверии такой цели оно делается ритмичным, размеренным, наполняется чередующимися сюжетами. Является ли его целью именно апофеоз? Или продвижению к цели препятствует встречное желание восполнить мгновения, воссоздать время?

Если представить графическое изображение общего, то каждый отдельный эпизод со своей кульминацией потребовал бы трех-, а то и четырехмерной модели – никакой модели: всякий опыт неповторим. Больше всего совокупление и чтение схожи в том, что внутри них открываются пространства и время, отличные от времени и пространства, поддающихся измерению.

Уже в беспорядочной импровизации первой встречи прочитывается возможное будущее сожительство. Сегодня один из вас является предметом чтения другого. Каждый прочитывает в другом свою ненаписанную историю. Завтра, Читатель и Читательница, если вы будете вместе, если будете спать в одной постели, как и подобает ладящей, мирной паре, каждый зажжет в изголовье свою лампу и углубится в чтение своей книги: два параллельных чтения будут сопутствовать приближению сна; сначала ты, потом ты погасите свет; выходцы из разных вселенных, вы мимоходом окажетесь в темноте, где стираются всякие дали, прежде чем расходящиеся сны растащат тебя и тебя в разные стороны. Только не смейтесь над такой перспективой супружеской идиллии: сумеете ли вы предложить взамен более удачный образ счастливой пары?

Ты рассказываешь Людмиле о романе, который читал, поджидая ее в кафе.

– Тебе нравятся такие книги: с первой же страницы начинаешь испытывать какое-то беспокойство...

Людмила направляет на тебя вопросительный взгляд. Может, эту фразу насчет беспокойства ты услышал не от нее, а где-то вычитал... Может, Людмила уже и не верит, что тревога есть состояние истины... Может, кто-то доказал ей, что тревога – это тоже механизм, и ничто с такой легкостью не поддается фальсификации, как бессознательное...

– Мне, – замечает она, – нравятся книги, в которых какая угодно тайна или тревога проходят через точный, холодный, незамутненный ум, как у шахматиста.

– В общем, это история человека, на которого действуют телефонные звонки. Однажды во время утренней пробежки...

– Не рассказывай. Лучше дай почитать.

– Да я и сам недалеко продвинулся. Сейчас принесу.

Встав с постели, ты идешь в другую комнату, где стремительная перемена твоих отношений с Людмилой нарушила размеренный ход событий.

И не находишь книгу.

(Ты найдешь ее на художественной выставке – и последнем творении скульптора Ирнерио. Страница, уголок которой он загнул вместо закладки, покоится в одном из оснований монолитного параллелепипеда, склеенного и покрытого слоем прозрачного лака. Коричневатая, обожженная корка, словно пламя, вырывающееся изнутри книги, выгибает поверхность страницы, обнажая последующие слои, как в узловатой древесной коре.)

– Что-то не найду. Ну, не важно, – говоришь ты. – Ведь у тебя был другой экземпляр. Я думал, ты уже прочла...

Незаметно для нее ты входишь в тесную комнатушку и ищешь роман Флэннери с красной бумажной ленточкой.

– Вот она.

Людмила открывает книгу. Она с посвящением: «Людмиле... Сайлас Флэннери».

– Да, это мой экземпляр...

– Так ты знакома с Флэннери? – наигранно восклицаешь ты, как будто тебе ничего не известно.

– Знакома... Он подарил мне этот роман... Я была уверена, что книгу украдут до того, как я ее прочту...

– Кто, Ирнерио?

– Ну...

Настало время раскрыть карты.

– Книгу взял не Ирнерио. И ты это знаешь. Он бросил ее в маленькую комнатушку, где ты хранишь...

– Кто тебе разрешил там рыться?

– Ирнерио говорит, что человек, воровавший твои книги, тайком возвращается сюда и подменяет их фальшивками...

– Ирнерио сам ничего не знает.

– Зато я знаю: Каведанья давал мне письма Мараны.

– Все, о чем рассказывает Гермес, – сплошные выдумки.

– Кроме одной: он постоянно грезит тобой; он одержим образом читающей Людмилы...

– Именно этого он и не выносил.