Если покинешь меня

— Вот вы обвинили меня недавно в марксистском образе мышления. Я же опасаюсь, что вы к материализму во сто крат ближе, чем я. Что стало бы с цивилизованным миром, если бы все те героические защитники свободы и правды во время войны или после нее думали только о своей выгоде, если бы движущей силой их поступков был только их эгоизм? Слава богу, что все это низменное, материалистическое понимание исторического процесса осталось за нашей спиной, на несчастной родине!

Капитан, лежа на койке, захлопнул книгу и зевнул.

— Сдается мне, что даже здешняя клоака не излечит вас, профессор. Похоже, что дома вы пестовали свою науку, как орхидею в теплице. И на здешнюю жизнь вы смотрите через стекла, да еще окрашенные в розовый цвет. Вы шли в рай и не можете понять, что угодили в пекло. К черту идеалы! Вот послушайте, что я вам скажу.

Капитан приподнялся на локте, громко чиркнул спичкой, выпустил облачко дыма, секунду смотрел, как оно колышется над верхним сенником, и заговорил:

— Вначале, пока у меня еще были деньги, ездил я из лагеря в лагерь, выбирал, где лучше. Было это в Вегшайде. Приехал туда наш бывший министр, держал речь. Его начали перебивать выкриками, что-де голодают. Американский полковник около министра, само собой, его хороший друг, никак не мог понять такого отношения собравшихся к представителю правительства. Я стоял рядом. Министр, вероятно, вообще не допускавший, что кто-нибудь из наших плебеев знал английский, а может быть, ему было и наплевать на нас, сказал полковнику: «Простите им, это ведь скоты». В тот раз, профессор, меня это потрясло. Нет, нет, дорогой профессор, борцы, герои, лучшие сыны народа? В задницу эвфемизмы! Мы им нужны только для того, чтоб оперировать в своих речах нашим количеством. Во всех других случаях мы для них сброд, стадо, обременяющее их совесть.

Маркус неподвижно глядел на покачивающийся носок ботинка Капитана. Потом он тяжело встал, медленно выпрямил спину и начал молча прохаживаться взад и вперед.

Вацлав смотрел на профессора изумленно и вопросительно. Он ждал, что Маркус ответит Капитану, убедительно опровергнет его взгляды, побьет его цинизм своим гуманным идеализмом, но профессор молчал. Звуки его равномерных шагов долетали до слуха Вацлава. Он не понимал почему, но молчание профессора начало его душить, словно Маркус ходил по его горлу.

Вацлав кинулся к окну и распахнул его.

Баронесса раздраженно приподняла воротник халата и вскоре захлопнула окно.

— Невозможно жить в такой духоте, — резко сказал Вацлав.

— Теперешняя молодежь совершенно бесцеремонна. Любопытно было бы знать, как вы отнеслись бы к холоду, будь вам шестой десяток! Стыдно! — Баронесса стукнула по столу щипцами.

Вацлав вышел, хлопнув дверью.

Он медленно зашагал к городу.

— Да, Баронесса права, — сказал он сам себе, — надо исчерпать все возможности.

Вацлав вошел в ворота доходного дома. «Курт Зиберт» было изящно написано на табличке, прибитой к входной двери.

Откормленная краснощекая девочка с льняными косичками и пестрым мячом в руках приоткрыла дверь.

— Папа болен, — сказала она.

Но Вацлав ответил, что ему всего на несколько минут.

— С людьми из лагеря папа разговаривает только в канцелярии, — сказала девочка с изумительной самоуверенностью, смерив взглядом посетителя.

— У меня неотложное дело.

Девочка неохотно впустила Вацлава, глядя на него дерзко и неприветливо. Она пятилась назад через темную прихожую, хлопая ладонью по подпрыгивающему мячу. Вдруг она высоко подняла ногу, метнула мяч вокруг голой ноги так, что, отскочив от стены, он попал под ноги Вацлаву. Молодой человек чуть не споткнулся. Девчонка засмеялась и, не оглядываясь, нажала ручку двери.

Комната, в которую вступил Вацлав, была заставлена старомодной мебелью: высокий буфет с безвкусной резьбой, кресло-качалка со множеством подушек, разобранная постель, на парчовой скатерти на столе граненая ваза, доверху заполненная апельсинами. Макушка квадратной белокурой головы шевельнулась за высокой спинкой кресла, придвинутого к окну.

Герр Зиберт сейчас же узнал Вацлава.

— Не понимаю, зачем вы приходите сюда, когда я болен, — сказал он вместо ответа на приветствие. — Разве в лагере у меня нет заместителя?

— Мне сказали, что вы единственный человек, кто может в моем положении помочь. Вы моя последняя надежда!

— К чему эти громкие слова? — возразил Зиберт, и серые тени на его похудевших щеках обрисовались еще четче. — В чем дело? — Хозяин холодно взглянул на Вацлава и указал глазами на стул с высокой спинкой, обитой плюшем.

Вацлав сел. С дрожью в голосе рассказал он о своих делах. Он должен, просто даже обязан завершить высшее образование.

Нервозно поигрывая перстнем, Зиберт смотрел на тонкие пальцы посетителя, затем, втиснувшись в угол кресла, затянул шнур на халате, наконец сухо прервал Вацлава: