Если покинешь меня

— Лучшая эпоха немецкой истории. Х-хе! — иронически усмехнулся его сосед, маленького роста человечек с лицом, усеянным рябинками от оспы. — Эта эпоха действительно началась в Нюрнберге, но здесь же, к счастью, она и кончилась. — Он закатил желтоватые глаза, жестом изобразил петлю на шее, подтянул воображаемую веревку, высунул язык и поник головой.

— Большевик! — Слюна так и брызнула изо рта мужчины в кожанке.

Рябой человечек вскочил, но сосед с ежиком удержал его.

— Господа, бросьте все это к чертовой матери! — Хаусэггер ерошил пальцем свои усики. — Платите три шестьдесят и сматывайтесь, ребята.

Трактирщик вышел из-за стойки и нетерпеливо протянул ладонь.

Они расплатились. Заступившийся за них мужчина, припадая на одну ногу, сделал в их сторону три неуверенных шажка и прислонился широкой спиной к стене. Некоторое время он испытующе глядел на трех беженцев. Лицо его было напряженным.

— Этого вы искали? — спросил он, покусывая сигарету. Взгляд у него был по-мужски прямой, но усталый, вблизи была заметна пыль, засевшая в глубоких складках вокруг строгого рта.

Он отдувался, желваки перекатывались под кожей лица.

— Вам хорошей взбучки не хватает.

Они не понимали, куда он метит.

Мусорщик затоптал окурок грубым ботинком. Черным ногтем соскреб с брюк засохшую грязь.

— Что вы можете возразить, если я скажу, что знаю многих немцев, причем они вовсе не судетцы, которые хоть сейчас переселились бы из Нюрнберга в Чехословакию, если б это было возможно.

— Это зависит от политических убеждений. Нам милее свобода, — подумав, сказал Капитан хриплым голосом.

Мусорщик резко оттолкнулся от стены, прошел к своему столу, накинул на шею шарф и начал надевать запыленное, заплатанное пальто и поверх него кожаный фартук.

— Говорил я, чтобы мы не ходили в этот бордель, — бросил он своим друзьям. Мусорщик провел пятерней по своему ежику и снова метнул возбужденный взгляд на чехов. — Такой уж я старый болван, — ворчал он себе под нос. — Всегда во все впутываюсь, а потом мне это боком выходит! — Он нахлобучил круглую кожаную шапку без козырька и уже больше не обращал внимания на чехов, выходивших из заведения.

В дверях Капитан и его товарищи нос к носу столкнулись с поздним посетителем — запыхавшимся человечком в шубе, с круглой головой и седой шевелюрой. Его покрасневшие на морозе щеки были пронизаны сетью фиолетовых жилок.

— Герр Кроне! — просиял Капитан. — Поистине, на ловца и зверь бежит! На минутку! — Капитан за рукав оттащил его к столику у самой двери. — Десять вентилей двухдюймовых, несколько фитингов, трехфазовый кабель высшего сорта! И еще этак метров двести провода. Сколько? — скороговоркой, но приглушенно высказал Капитан.

Кроне вытащил из жилетки свою серебряную луковицу-часы, но не посмотрел, сколько времени.

— Мой бог, что значит — сколько? Дайте хотя бы взглянуть.

— Кабель новый. Сами убедитесь в этом. В одиннадцать «У Максима», идет?

Мужчина в расстегнутой кожанке потянул трактирщика за рукав.

— Слышишь, как шпарят по-немецки? — И он прищурил глаза с победной улыбкой. — Да только с еврейчиком. — Он снова нахмурился. — Надо было истребить и тех и других. Эх, назначили бы меня на месячишко министром! Donnerwetter!..^[96]

— Он влил себе в глотку остаток спиртного из рюмки.

Три приятеля вышли.

— Прощелыга! — процедил сквозь зубы Капитан. В морозном воздухе был отчетливо виден парок, слетавший с его губ. — За все чохом Кроне предлагает двести сорок марок, и то еще при условии, если провод будет медным! — Он на ходу поднял воротник, засунул руки в карманы.

У него перед глазами возник ежик седых волос, обветренное, пропыленное лицо. Самый обыкновенный мусорщик и тот сказал ему: «Вы заслужили…»

Капитан, ссутулившись, шагает навстречу резкому ветру. Чего ради впутался этот человек? Покрытый пылью рабочий, ну да, ведь на улице у дверей стояла мусороуборочная машина. Он видел в них только беженцев и не мог знать, что они к тому же и воры.

Впервые за долгое время какая-то непонятная тоска сдавила его грудь. Он взглянул на своих спутников. Ярда — новичок в лагере, но даже по лицу можно представить себе его дальнейший путь в Валке. За ним топает Пепек. Убийца.

Капитан вдруг зябко передернул плечами. Он глубже втянул голову в воротник пальто, ладони в карманах сжал в кулаки — не помогло. Сильно зажмурился — опять напрасно; перед его глазами возникло милое личико девочки с большими доверчивыми глазами, и столько в них светилось безграничного восторга! Отец — это все: самый большой, самый лучший человек на свете. Образец, недостижимый пример, бог… Бесси, твой отец сегодня…

Конец мая тысяча девятьсот сорок пятого. Летна^[97], нескончаемый поток автомашин, танков, мотоциклов. На одном из грузовиков — он сам, капитан, с остатками своего поредевшего подразделения. Цветы, флажки, приветствия, поднятые руки, восторженные лица — Прага встречает Чехословацкую западную армию.