Если покинешь меня

Родители сидели на тротуаре, как цыгане. Мария стыдилась их. Она с тихим восхищением стала рассматривать выставленные в витрине нейлоновые сумочки. Потом, глядя в стекло большой витрины, как в зеркало, поправила голубой берет на голове, кокетливо взбила белокурые локоны, повертела головой туда-сюда, осталась не особенно довольна собой и, наконец, повернулась спиной к своему собственному отражению в стекле. Мамаша вытащила из кармана кусок сухого хлеба и попыталась покормить Бронека. Он отказывался, отмахивался и чуть не выбил хлеб из ее рук. Тогда мать стала сама жевать, глядя отсутствующими глазами на уличное движение, но потом опомнилась и остаток хлеба отдала Марии.

И опять уныло потащились они по городу, останавливая прохожих и расспрашивая. Теперь они шли по правильной дороге, но их остановки для отдыха становились все чаще и чаще. У Штефанского от усталости начало колоть в боку, моментами он терял надежду, что они вообще дойдут когда-нибудь до этих самых францисканцев. Отец передал ребенка жене.

Мальчик слабым, чужим голосом попросил воды. Мамаша осмотрелась вокруг и шагах в ста увидела фонтан. Около дома, где они в этот момент находились, стояли заполненные мусором железные урны. В одной из них блестела банка из-под консервов. Штефанская передала свою ношу на руки Марии, а сама, взяв консервную банку, поплелась к фонтану. Она мыла банку долго, ругая себя за то, что послушала Гонзика: ведь банка Бронека была чистенькая, а на стенках этой налипли противные остатки сала, которые никак не удавалось смыть ледяной водой.

На углу появилась мусороуборочная машина. С нее соскочили запорошенные пылью рабочие. Они подошли к стоявшим у дома железным урнам и гулко покатили их к автомашине. Подъемный механизм, скрипя, подхватывал одну урну за другой и опрокидывал их содержимое в утробу специальной цистерны. Затем машина медленно двинулась к соседнему дому, и операция повторилась.

Мария держала брата на руках, но ей было тяжело, и она в конце концов положила Бронека на тротуар. Отец отошел и опять начал выяснять у прохожего, как им лучше идти. Закутанный в одеяло Бронек свернулся в клубочек, присмирел и тихо стонал.

Наконец мусороуборочная машина подошла к дому, у которого лежал на тротуаре Бронек.

— Отойдите в сторону с вашим свертком! — сказал пожилой рабочий с седыми волосами, подстриженными ежиком, и выжидательно свесил руки в суконных рукавицах. Штефанский поднял сына с земли. Рабочий увидел в одеяле рыжеватую голову ребенка. Озадаченный мусорщик снял рукавицу и поскреб свой ежик на голове.

— Что с ним?

— Госпиталь! — выкрикнул Штефанский. — К францисканцам, мальчик krank^[103]. — Поляк помогал себе жестами свободной руки, его выступающий кадык резко двигался вверх и вниз.

В это время приблизилась мамаша, и пораженный мусорщик посмотрел на жестяную банку с водой, которую женщина держала в смуглых руках.

— Aus Valka, was?^[104] Да, да, так оно и есть! — На его конопатом лице отразилась глубокая взволнованность. — Подожди здесь, Зепп, присмотри пока за ними, — обратился он к одному из помощников, а сам в своих тяжелых ботинках, прихрамывая, поспешил к ближайшему автомату. Он быстро вернулся. — Немедленно будут здесь, потерпите. — И он положил свою тяжелую руку на плечо Бронека. В этом его дружеском, слегка неуклюжем жесте видно было сочувствие и жалость к мальчику. — А разве в лагере нет врача, черт бы их побрал? — вскинулся он на Штефанского. Но безнадежно махнул рукой, услышав в ответ поток совершенно непонятных слов. Немец достал сигарету, но забыл зажечь ее и рассеянно положил за ухо.

Желтая санитарная машина резко затормозила у тротуара.

— К францисканцам! — вскрикнул Штефанский с огромным облегчением.

— Это бессмыслица! В детскую больницу!

Санитары уложили мальчика на носилки, около открытых дверей машины образовалась молчаливая толпа зевак. Вся семья Штефанских попыталась было влезть в санитарный автомобиль.

— Только один, — преградил им дорогу санитар. С помощью мусорщика он попридержал мамашу и дочь, и машина тронулась.

Штефанская осталась стоять на тротуаре. В ее глазах отражались испуг и растерянность. Санитарная машина быстро удалялась, ее двухголосый клаксон смешался с уличными шумами. Мамашу охватило гнетущее чувство одиночества, заброшенности, вероятно такое же, какое испытывает наказанный матрос, высаженный на пустынном острове, в тот момент, когда привезший его корабль скрывается за горизонтом. Она напрасно искала глазами какой-нибудь помощи от толпы зевак, но те равнодушно расходились, спеша по своим делам. Женщина догнала мусорщика.

— Где я их теперь найду? Святая богородица! Зачем вы впутались в это дело? — Кровь бросилась ей в лицо, ее маленькие смуглые кулаки ни с того ни с сего начали колотить по кожаному фартуку на его груди.

Мусорщик не обратил на это никакого внимания и с трудом сдерживал улыбку.