Если все кошки в мире исчезнут

Они забрали маму в морг. Больничная палата опустела. На кровати, где лежала мама, осталась только чистая белая простыня… Это уже было выше моих сил. На прикроватной тумбочке лежали ее наручные часы. Она всегда носила их, не снимая. Они словно срослись с ней. А теперь из них вышла вся жизнь. Наручные часы стали бесполезным предметом, мусором. Я вдруг вспомнил красный ошейник Латука, и эта мысль только усилила мою боль. Я взял часы и прижал их к сердцу, а потом заплакал, стоя там в одиночестве.

С того дня мы с отцом больше никогда не разговаривали.

Даже сейчас я не могу сказать, как так произошло, что у нас с отцом все разладилось. Мы были счастливой семьей. Мы были близки. Вместе выходили куда-то поесть или ездили отдыхать. Но со временем, по непонятной для меня причине, те основы, на которых строились взаимоотношения с отцом, просто прогнили.

Но все равно мы – семья. Порой ты воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся то, что твои родные всегда будут рядом и что вы как-то худо-бедно справитесь со всеми проблемами.

Я всегда верил в это. Никогда не подвергал сомнению этот очевидный факт. Но по иронии, в силу того что мы оба верили в эту негласную истину, мы с отцом так никогда и не осмелились поговорить друг с другом, чтобы спросить, как ты себя чувствуешь или о чем ты думаешь. Мы оба продолжали верить, что чувства каждого из нас по отдельности наверняка отражали истинное положение дел.

Но все работает совсем иначе. Вместо того чтобы думать о семье как о чем-то постоянном, к чему ты принадлежишь, не следует забывать, что она живой организм, на который ты можешь повлиять своими конкретными поступками. Семья – это глагол – ты «делаешь семью». Мой отец и я были двумя независимыми индивидуумами, которые волею судьбы оказались связанными кровно. И так как мы долгое время держали с ним дистанцию, не пытаясь наладить отношения, то в конце концов последняя ниточка, связывавшая нас, оборвалась.

Даже когда мама заболела, мы с отцом так и не заговорили друг с другом. Мы оба ставили свои потребности и интересы выше семейных. Мы не думали о маме и о том, в чем она нуждается. Даже когда мама стала чувствовать себя все хуже и хуже, она продолжала делать всю работу по дому. И хотя я догадывался, что уже пора показать ее врачу, я так и не отвел ее в больницу. Я только обвинял отца за то, что он, как прежде, ожидает от нее выполнения домашних обязанностей, даже в таком состоянии. И я догадываюсь, что он, в свою очередь, обвинял меня в том, что я не могу сводить ее к доктору.

Когда конец был уже близок, меня заботило только одно – быть рядом с мамой. А единственное, что, похоже, беспокоило отца, – это починить ее часы. Даже мамина смерть не смогла объединить нас.

Я мчался, не понимая куда, но все равно не мог нигде найти Капусту. Может быть, и вправду все кошки на земле пропали? Неужели я заставил Капусту исчезнуть? Неужели я никогда не увижу его снова? Никогда больше не смогу погладить его мягкую шерсть, ощутить тепло его тела, коснуться его виляющего хвоста или его мясистых лапок, или почувствовать глухой стук его маленького сердца?

Уже не было ни мамы, ни Латука, и, возможно, Капуста тоже исчез. Я не хотел оставаться в одиночестве. Я был убит горем, разгневан, встревожен и переполнен болью. Глаза мои наполнились слезами. Я продолжал бежать, тяжело дыша и высунув язык. Я еле переставлял ноги, но плелся до тех пор, пока у меня снова не заболела голова, и я рухнул на холодный каменный тротуар. Но все равно пытался неуклюже ползти.

А потом я различил булыжники мостовой. Посмотрел вверх и понял, что добрался до площади, где пару дней назад встретил свою бывшую девушку. Я одолел расстояние, которое трамвай проходит за тридцать минут. Но мне на это потребовалось значительно больше времени. Холод мостовой вернул меня к жестокой реальности.

Я ликвидировал всех кошек. И вместе с ними Капусту.

Но вдруг я услышал мяуканье. Мне показалось, что оно доносится откуда-то издалека. Я машинально встал. И снова послышался знакомый голос. Я побежал на звук. Может, мне все это снилось? Или же происходило в действительности? Голова моя кружилась, мысли перескакивали. Я заставил себя бежать, даже несмотря на то, что ноги были как свинцом налитые. Ориентируясь на звук мяуканья, я увидел, что стою напротив красного кирпичного здания. Это был кинотеатр.

И опять то же самое мяуканье. Капуста был там, на стойке в кинотеатре. В той же самой позе, которую он любил принимать: он растянулся, помахивая хвостом, свисающим со стойки. Он грациозно спрыгнул на пол и направился ко мне, еще раз мяукнув. Я взял его на руки и крепко прижал к себе. Почувствовав его мягкую шерсть и услышав привычное урчание, я вдруг ощутил, что в этом-то и есть жизнь.

– Хорошо, что вы снова нашли друг друга.

Она стояла напротив нас. Конечно. Моя бывшая девушка. В конце концов, она ведь жила здесь.

– Я так удивилась, когда Капуста появился здесь один.

– Спасибо. Я так рад, что нашел его.

– А ты опять плачешь. Ты совсем не изменился.