Эссе 1994-2008

"Философия Энди Уорхола" похожа на "Записки у изголовья" Сей Сенагон, как будто через восемьсот лет японская фрейлина реинкарнировалась в центре Манхэттена в существе пугливом и бесполом, как и полагается быть пришельцу из иного времени и иного мира. Столь же зачарованная красотой вещей, она ловко реализовалась в новой системе ценностей, поменяв каморку в замке на квартирку в небоскребе, но ведя все ту же придворную жизнь с ее интригами, эгоизмом и высокомерным снобизмом, очень похожим на невежество. Жизнь эта изощрена и наивна, как любой замкнутый мирок, настаивающий на своей избранности. Притягательность его бесконечна и непреодолима, как непреодолимо и очарование обеих этих книг.

От'тиск. Ежегодный альманах печатной графики

версия для печати (13695) «‹ - ›»

Концепция издания: Михаил Карасик, Юлия Демиденко; ред. Юлия Демиденко.

СПб.: M. K. Publishers, 2001. 57 + 10 с. Тираж 150 нумерованных экземпляров, с приложением оригинальной графики петербургских художников.

Что за чарующее занятие - коллекционирование гравюры! Какое неземное блаженство ощущать подушечками пальцев благородство европейской литой бумаги, шелковистую нежность японских листов или легкую, как вздох, прозрачность бумаги китайской, что так любят изысканные офортисты, которых становится все меньше и меньше в мире. Как восхитителен гордый вид знатока, с важным видом рассматривающего водяные знаки, приближающего гравюру к источнику света, слегка приподняв ее за края, чтобы прочитать на ней волшебные эзотерические символы, неведомые непосвященным. Как перехватывает дыханье, когда среди множества листов хорошего и среднего качества вдруг мелькнет редчайший, малоизвестный, а то и совсем неизвестный оттиск, на который невежда и не обратит внимания, ибо он может быть более грязным, затасканным и корявым, чем оттиски ординарные, но за этой его внешней неказистостью скрывается ценность, во много раз превышающая стоимость более привлекательного для публики товара. Специалист по гравюре не может быть просто историком гравюры, он обязан быть в одном лице знатоком, любителем и коллекционером. Он член особой жреческой касты, ордена тамплиеров и масонской ложи, он разбирается в сложных шифрах сокращений справочной литературы, кажущихся каббалистической абракадаброй остальному человечеству, он знает магию состояний и тиражей, его сознание тоньше, изощреннее и острее, чем сознание простого смертного. Он - избранник.

В занятии гравюрой есть нечто утонченно-чистое, подобное состоянию стародевичества. Постойте, - предвижу возмущенные возгласы специалисток по гравюре - у меня двое детей, а у меня мужей было больше, чем у вас волос на голове, - но не возмущайтесь, не торопитесь, никто не хочет вас обидеть, - и Афина Паллада была старой девой, потому и мудрость хранила именно она. Весталки в Древнем Риме пользовались большим уважением, чем остальные его жительницы, притом что время от времени и рожали, исключительно, правда, от богов. Стародевичество не есть состояние физиологическое, но есть состояние души, и вполне возможно иметь сотни жен и мужей, оставаясь при этом старой девой. Возраст также не играет решающей роли, как и пол, ибо старость есть мудрость, а то, что эта мудрость часто оказывается близкой к маразму, это лишь ее оттенок. Обладание мудростью знаточества, столь необходимое специалисту по гравюре, требует опыта и балансирует на грани рамолитета, но все же знают, что без инь не бывает янь. Пол же нам с вами, в начале третьего тысячелетия, и обсуждать смешно.

Вообще, большинство специалистов по гравюре, так же как и коллекционеров, - мужчины, и именно для них-то стародевичество важнее всего. Под этим подразумевается некоторая чистоплотность мозгов, где должно быть свободное место, в порядке и опрятности содержащее ряды состояний, тиражей, водяных знаков и прочей ненужной в физиологической реальности информации, являющейся основой основ гравюрного дела. Не в том вопрос, что, просидев день-деньской за составлением каталога и напрягая спину и глаза в разбирательстве мелочей воздушных и неявных, его составитель не пойдет в ночной клуб и не погрузится в пучину разврата, - почему бы и нет? - но и в самой пучине разврата внятно будет ему, что есть в мире радости превыше земного блуда, есть удовольствия, в сравнении с которыми чувственность мира внешнего столь же стерта и невыразительна, как отпечатки поздних тиражей. Мир свой, особый, мир гравюры, он, любитель, блюдет незамутненным и опрятным, как монашки блюдут монастырский вертоград.