Эссе 1994-2008

А кто знает, и что он знает, и зачем? Что итальянский кафель лучший в мире, что в Вишневом саду, почему-то переведенном на итальянский, распродажа неликвидного барахла, устриц надо запивать белым, а ростбиф красным, что испанский хамон лучше, чем прошутто, и во всем надо быть денди, а кто не денди, тот говно. И вот пялится и пялится хорошая русская девушка, Бедная Лиза или Елизавета Смердящая, в глянцевые страницы с какой-то очередной бессмысленной телкой на обложке и с уже ставшей родной надписью «Гламур».

Все эти мысли лезут в голову на выставке Валентина Серова в Русском музее. Серов и изобразил лучшую Европу, во всяком случае, в русской живописи, посадив ее на широкую спину огромного быка, гордость ВДНХа. Европа предстает в виде фригидной модерновой стиптизерши, вроде Иды Рубинштейн, оторванной от шеста и еще не успевшей раздеться, соблазнительной и довольно пустоватой. Серов - лучший русский художник за три века существования русской светской живописи. Он, тем не менее, особенной популярностью не пользуется, занимая в современной системе ценностей довольно маргинальное положение. Никаких крупных антикварных продаж и рекордов у него, как у Айвазовского, Кустодиева или даже у Серебряковой, не было. Коллекционеры за ним так, как за Репиным, Петровым-Водкиным или «Миром искусства» не гоняются. Для интеллектуальной критики Серов не Малевич и даже не Бреннер, никакого лейбла из себя не представляет. Ну, европеец, и что с того, уровня Цорна. Цорн же по сравнению с Серовым, это просто икейский ширпотреб в сравнении с интерьером русской усадьбы. Особенно потрясает рисунок «Петр на работах», лучшее рассуждение на тему России и Европы. На мчащейся телеге Петр, чей лик ужасен, движенья быстры, он прекрасен, хищно изогнувшись, грозит кулаком зрителю, которым можем быть мы с вами, а может быть и надменный швед. С боку, под дождем, нищие мужики, мнущие армяки, избенка с флагштоком, с Андреевским флагом, видимо, и погост с покосившимися крестами. Дорога раздваивается, Петр оставляет мужиков с боку, и вся сцена набросана с энергией экспрессионизма, только намного более умной. Правда, зачем бык утащил Европу? Наверное, для того, чтобы на свет появился рисунок Серова.24.11.2005

Русский Золотой век

Картинки после выставки

Косьба в изображении графа Льва Николаевича Толстого. Какое русское сердце не вздрогнет сладко при чтении страниц "Анны Карениной" с великой сценой косьбы Левина. И во всю стенку картина с золотой, сияющей рожью, прямо валящейся на зрителя. Косцы Мясоедова, такие простые, такие русские, такие родные, что тухнут перед сияющей желтизной с вкраплениями голубых васильков все соображения о живописных достоинствах и недостатках. Как пронзительно прекрасна Русь и русская деревня на выставке в Русском музее, посвященной крестьянству и крестьянскому быту!

"Крестьянский мир в русском искусстве" дает панораму взаимоотношений русской пластичности и русской деревни на протяжении двух веков, от Венецианова до конца социалистической эпохи. Зрелище занимательное и поучительное, поражающее в особенности тем, что наиболее безоблачным и идеальным крестьянский мир предстает в изображении двух эпох, николаевской и сталинской.

Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок, - и, действительно, что может быть лучше русской деревни. Природа удивительная. С высокого берега видна быстрая речка, шумящая и день и ночь, и в сумерки ее журчание превращается в неразличимый лепет, как будто о чем-то спорят, не умолкая, нежные русалочьи голоса. Перед домами тяжелые и глупые георгины, за домами - сады и огороды, и в ложбинах, около тихих заводей, заросли кудрявого кустарника, вечером от тумана кажущегося немножко матовым, точно поседевшим. Вокруг раскинулись печальные и спокойные луга, окаймленные загадочно темнеющими лесами, полные, наверное, грибов, и, в чаще, быть может, там даже встречаются лоси. Над всем распростерто огромное всепрощающее небо, исполненное полутонов и оттенков, никогда не впадающее в утомительную одинаковую синеву, с солнцем не бесстыдно ярким и раздражающим, но с приглушенным блеском, ласковым и всепонимающим. В общем, шепот, робкое дыханье, трели соловья, серебро и колыханье сонного ручья.

Я умру, заколотят меня в гроб, а все мне, кажется, будут сниться ранние утра с солнцем, сияющим в каплях росы на натянутой между травинками паутиной, чудные весенние ночи, когда в темной на фоне белесого неба листве кричат соловьи, и легкий снег в ноябрьском лесу, служащий фоном совершенно обнаженным стволам берез, что завораживают глаз печальным черно-белым ритмом, торжественным, тонким и траурным, как непритязательная служба в деревенской церкви, исполненная истинной веры и истинного благочестия. Словом, от русской деревни хочется плакать и петь, умереть и воскреснуть, и нет ничего лучше ее для русского сердца и русской души, что уж об этом говорить, это хорошо известно всем, хотя и забыто.