Эссеистика

Только в Вене, на эстраде, видя перед собой лес музыкальных инструментов и толпу, наполнившую партер, ложи, галерку и аплодирующую в моем лице Стравинскому, я действительно почувствовал спектакль, который не смог когда-то привезти в Австрию и который в театре на Елисейских Полях шел без моего участия. Все происходило за моей спиной. Я следил за действием по взглядам зрителей. В «Концерт-Хаусе», забыв страхи, оставив позади все препятствия, не думая больше о том, все ли в порядке, я наконец его увидел. Впечатление было столь сильным, что, в очередной раз выходя на эстраду, подталкиваемый дирижером навстречу хлещущей волне аплодисментов, я забыл, что спектакля не было. Мне чудилось, что публике его показали. Впечатление усиливалось тем, повторяю, что сам я спектакля так и не видел и судил о нем по широким наплывам тени и света на лица зрителей в момент подъема и падения занавеса, так что я готов был поверить, будто этот спектакль всегда был невидим и только мое внутреннее напряжение передавалось залу, подобно флюидам гипнотизера. Получается, Вена все же увидела мой спектакль — под воздействием гипноза — и, выйдя на сцену в пятнадцатый раз, я в этом уверился окончательно. Потом мне говорили: как жаль, что спектакля не было, и просили рассказать о нем подробнее. Тут-то я и очнулся от собственного гипноза. Тогда я решил, чтобы сделать представление видимым для самого себя, поведать в письменной форме то, что рассказывал моим венским слушателям. «Oedipus Rex» был для меня не столько театральным действом, сколько напоминанием о Вильфранше, Мон-Бороне, Стравинском и его семье, моей молодости — словом, обо всем том, что я описал в главе «О рождении поэмы», — будто и не было периода, отделяющего ту главу от текста, что я пишу сейчас, будто я писал их на одном дыхании. Наверное, так получилось потому, что Стравинского я ощущал по левую руку, и воспоминание о его театре вытесняло венское представление, в котором я выступил в роли чтеца.

* * *

Если я решил записать что помню об этом, как в «Трудности бытия» написал о балете «Юноша и смерть», то потому, что спектакли выветриваются, рассыпаются в прах, истлевают. От всего того что я сделал, у меня не осталось даже фотографий. Ничто не уцелело от «Ромео и Джульетты» на Парижских вечерах. Вместе с Жаном и Валентиной Гюго мы придумали черноту, на фоне которой был различим только цвет арабесок, костюмов и декораций. Красные прожекторы по внешнему краю сцены не позволяли разглядеть ничего другого. Невидимые глазу слуги сооружали улицы и анфилады комнат по ходу танцевального движения актеров. Для молодежи Вероны я придумал весьма любопытную походку. Только Ромео не подчинялся утрированным канонам этой моды.

Но куда исчезает прошлогодний снег?

* * *

Маски к «Oedipus Rex» были сделаны так, чтобы смотреть на них снизу вверх. Если смотреть в упор, они не прочитывались. Большинство из них были овальной формы, с глазами, посаженными на рожки или палочки. Волосы мы сделали из рафии. Носы, уши, рты представляли собой перегородки из пробки, проволоки, жгутов, отстоящие от поверхности. Из маски, фигурирующей в финале, торчали пучки проволоки с красными шариками на концах (выкрашенные в красный цвет шарики для пинг-понга). На юге это называется имитацией крови.

* * *

Для сохранения равновесия между масками и оркестром, надо было, чтобы движения актеров не превращались в танец, но лишь отдаленно напоминали пантомиму. Для актера в маске поднять руку, выдвинуть вперед ногу — движения чрезвычайной важности, подобные взмаху руки скрипача, преобразующемуся в звук. То, что по сравнению с маской рука кажется маленькой, изолирует эту руку и увеличивает ее вчетверо — но не в объеме, а зрительно. Кроме того, нам нужно было обойтись без костюмов. Мы должны были придумать костюмы, взяв за основу черное трико, и никак не драпировать их художественно. Я набросил на актеров довольно тяжелые накидки, но так, чтобы они не скрывали линий тела. Иначе из актеров в масках они превратились бы в карликов с огромными головами. Здесь я избежал ошибки, которую совершил в «Быке на крыше» и в которую вовлек Дюфи^{270}: мне указал на нее Пикассо. Все мои искусственные головы имели разное устройство и разные размеры. Финальная объемная маска ослепшего Эдипа зрительно увеличивалась благодаря круглым белым головам его дочерей и овальным маскам хора.