Есть памяти открытые страницы. Проза и публицистика

У него был ровный, мелкий почерк с сильным наклоном, украшаемый причудливыми завитками и росчерками, что выдавало в нём натуру честолюбивую, жаждущую первенствовать. Илличевский заправлял во всех лицейских играх, особенно военного характера, где он обычно был «генералом от инфантерии». В играх ли, или в его «лицейских хрониках» неизменно присутствовала претензия на исключительность, оригинальность, даже псевдоним для себя он выбрал необычный: «-ийший».

А сотоварищи звали его Олосинькой или Олосенькой, уменьшительным от Алексея. Занимал Олосинька комнату № 17, рядом с Масловым и Гревеницем. С соседями Илличевский не дружил, зато имел хорошие отношения с Дельвигом и Матюшкиным. С Кюхельбекером часто ссорился, но быстро мирился, имел явную симпатию к Пушкину, дух соперничества никак не сказывался на его дружеском расположении.

До Лицея Алексей учился в Петербургской гимназии вместе с Павлом Фуссом, будущим известным российским математиком. Все шесть лицейских лет они вели меж собой переписку, и по письмам этим можно было многое узнать и о жизни в Лицее, и об отдельных воспитанниках. Он часто и обстоятельно пишет о Пушкине, всегда уважительно, без тени той желчи, которую приписывал Илличевскому Корф: «Дай Бог ему успеха – лучи славы его будут отсвечиваться в его товарищах…» Так оно и случилось.

Илличевский был выпущен из Лицея в чине коллежского секретаря в министерство финансов. Вскоре он оставляет должность и уезжает к отцу – томскому губернатору. Там он около трёх лет служит в почтовом ведомстве. Затем снова появляется в столице и восстанавливается в министерстве, в котором дослуживается до должности начальника отделения.

Ещё в Лицее Илличевский публикуется в известных московских и петербургских журналах. Печатается и после выпуска, правда, посылая в печать чаще всего написанное ранее.

В 1827 году вышла прекрасно оформленная книга его стихотворений «Опыты в антологическом роде, или Собрание кратких басен и сказок, нравственных мыслей, надписей, мадригалов, эпиграмм, эпитафий и других мелких стихотворений». Читательских откликов и отзывов критики на неё почти не последовало. То же самое случилось и с прозаической книгой Илличевского «История булавки», вышедшей в 1829 году.

Его дарование так и оставалось незамеченным, хотя он не переставал публиковаться в различных журналах и альманахах.

Корф, известный своею строгостью и бескомпромиссностью оценок, предрёк Илличевскому скорое забвение: «хотя при смерти его в журналах и назвали его “известным нашим литератором”, однако, известность эта умерла вместе с ним». И действительно, сначала пропало его отчество – из Дамиановича он превратился в Демьяновича, а после и вовсе в некоторых статьях начали считать его не Алексеем, а Александром.

Но всё изменилось после того, как Пушкин стал признанным классиком нашей литературы и был объявлен создателем современного русского языка.

И умный Корф, пожалуй, единственный раз в жизни серьёзно ошибся в своих прогнозах. Илличевского не только вспомнили, а поставили рядом с нашим прославленным поэтом, как одного из его друзей. Это, можно сказать, дар «Другу Олосеньке от Француза», как и было написано на второй главе «Евгения Онегина», подаренной ему в 1828 году. Всё вышло как в известном романе: «Помянут меня – сейчас же помянут и тебя!»

Михаил Яковлев

1798–1868

Яковлев, «лицейский староста», как его называли сами лицеисты, был очень любим своими товарищами и благодаря своему весёлому нраву, и за счёт неисчерпаемой изобретательности на всякие затеи, шутки и розыгрыши. Он прекрасно пел, играл на скрипке и гитаре, сочинял романсы.

Доверимся аттестации надзирателя Пилецкого: «Яковлев Михаил, 14-ти лет. С изрядными дарованиями, весьма прилежен, простодушен, усерден, исполнителен, покорен, расторопен, пылок и довольно благонравен; не имеет блистательного воспитания, но своей осторожностию и доброю, искреннею волею вести себя как можно лучше, он приобретёт гораздо важнейшие достоинства и в добром своём желании весьма успевает. Имеет особенное дарование и склонность к музыке».

В Лицее было несколько живых и остроумных мальчиков, любивших пошкольничать, но они явно проигрывали Михаилу в артистичности и искусстве шутовства. Это был «Паяс 200 номеров»; он умел разыграть двести небольших сюжетов, неизменно даря временное перемирие всем враждующим сторонам и заряжая своих зрителей бодростью и хорошим настроением. Шутки его случались язвительными и острыми, но они никогда не были жестокими и не унижали человека, оскорбляя его достоинство.