- Может я поем хорошо, так поправлюсь ещё? А, девчонки? Совсем мне не хочется умирать... И зачем я с этими настоями Малаховскими связался? Жил бы да жил себе спокойно... Подумать только, сколько гнили из меня вышло! Замучались со мной?
- Да ладно, пап, что уж сейчас об этом говорить-то. Просто меру надо было соблюдать.
- Дядь Лёня, давно хочу спросить, а почему ты никогда телевизор не смотришь?
- Да, лет двадцать уже не смотрю. А что там смотреть-то? Там по всем ста каналам с утра до вечера показывают одни смерти. В советское время и фильмы были жизненные, и детские передачи простые поучительные, и в новостях всегда что-то позитивное звучало, а сейчас нагнетают уши и мозги одними войнами, сериалы только про убийства, новости только про теракты, грабежи и коррупцию, ещё вот придумали вместо праздников устраивать эти похоронные процессии с портретами погибших -- так и зомбируют народ, внушая всем скорую смерть. И без того у людей никакой радости, кроме копеечной зарплаты, так надо их окончательно с ума свести.
- А откуда ты всё это знаешь, если телевизор не смотришь?
- Так соседи все подробности смакуют на все лады, как будто им конфетку в рот положили. Не с закрытыми же ушами мне ходить!
После лёгкого завтрака сменили ему постель, застирали, бросили в стиральную машинку, и присели рядышком с больным поболтать.
- Дядя Лёня, расскажи что-нибудь, - просила Ася, желая как-то отвлечь его от болезни.
- Что?
- Ты помнишь детство?
- Конечно, помню, - улыбнулся он. - Всё помню. - Помолчав немного, начал свой рассказ. - Нас было трое сыновей-погодков. Мама была строгая. А папа у меня был добрейшей души человек.
- Родители где работали?
- Мама дома хозяйничала, скотины полный двор держала. А папа был священником.
- Священником! - Удивилась Ася, так как Тоня никогда об этом не упоминала.
- Да. Приход у него небольшой был, хотя в то время религия была под запретом, но наша церквушка на окраине города действовала.
- Вы же на Украине жили?
- Да, на западной Украине.
- А когда война началась, сколько тебе было?
- Четырнадцать.
- А как ты на Урале очутился?
- Мы в первые дни войны попали под бомбёжки... Мы ничего не понимали... Сразу не стало дома, не стало мамы и братьев... Всё горело... А с самолётов всё бомбили и бомбили... Мы с папой неделю сидели в подвале церквушки, там были съестные запасы, и мы даже носа боялись высунуть наружу. Потом не стало и нашей церквушки, но мы остались живы. А когда поняли, что немцы наступают по земле, бежали дни и ночи впереди них на восток, присоединившись к толпам беженцев. Шла эвакуация и людей, и заводов. Наши уже организовали оборону, наступление со своей стороны. Отца убили у меня на глазах около поезда, я едва успел забрать у него сумку с документами, как меня впихнули в вагон. Вот, в первые дни войны я потерял всех своих близких. Оказался на Урале. Работал всю войну на заводе. Работали на войну.
- Папа, но ты же был на фронте! У тебя же два ранения!
- Да... Был... В начале сорок пятого мне исполнилось восемнадцать. И хоть это был уже не сорок первый год, и хоть мы повзрослели уже под голос Левитана, честно скажу -- я не хотел идти на фронт, не хотел умирать. Я не боялся, нет. Мы уже и с оружием дело имели, и с настоящими фронтовиками рядом работали, но то ли во мне отцовские гены священника сидели, то ли что-то другое -- я не хотел участвовать в этой кровавой бойне человечества. Однако, пришлось.
- Дядя Лёня, расскажи про первое ранение.
Он как-то заворочался на постели, но потом ухмылочка появилась на его гладко выбритом лице:
- Это был самострел.
- Самострел! - Вскинулись они обе.
- Да. Самострел.
- Ты сейчас в своём уме! За такое ведь бывает военный трибунал!
- Бывает, конечно, и трибунал, таких историй я много наслушался, но в моём случае получилось наоборот, мне медаль даже вручили после той операции.
- Я тут прибиралась в твоих бумагах, документы-то на награждение нашла, а вот медали нет, - проговорила Тоня.
- А я её после окончания войны выкинул, чтобы не попадалась мне на глаза. Медали -- это насмешка над убитыми и ранеными. Когда я смотрю на увешанную боевыми наградами грудь, я вижу под каждой сотни скелетов, слышу за этим бряцаньем медалей крики и стоны убитых. Афишировать это и гордиться этим Человеку с большой буквы не следует.
- Но помнить-то надо...
- Поминки должны проходить тихо, а не под грохот военной техники на парадах, как сейчас принято. Политики, виновные в многочисленных убийствах, ни единой слезинки не проронили по убиенным, а их словам верить нельзя.
- Дядя Лёня, как же ты решился в себя-то выстрелить!