Естественный отбор

— Наши они — офицера, — опять покосившись на дверь, зашептал тот. — Пять лет воевали в Сербии за православное славянское дело. Говорит племяш: истинно, как дети малые, растерялись они… Говорит: как волки по сторонам зыркают, понять ничего не могут… Воевать-то подались, когда еще «Союз нерушимый» был, а вернулись-то вчерась токмо. А тут «незалежнисть», понимаешь, оскал звериного капитализма, чтоб он сказився, растуды его в качель!..

— Да-а, — пьяно перекрестился отец Мирослав. — Есть отчего голове кругом пойти и завыть по-волчьи… Постой, постой, отче, — собрал он складки на лбу. — Вроде бы какие-то такие, из православной Сербии, в вещих снах моих намедни являлись…

— Обижайся не обижайся, Мирослав, а вещие сны твои от лукавого! — рассердился отец Иов и три раза перекрестился заскорузлой крестьянской щепотью. — Он, чертяка, тобой туда-сюда, как помелом, крутит. Встану на ноги — молитву в храме над тобой сотворю, святой водой, привезенной из Иордана, окроплю. Дак, глядишь, изыдет из тебя окаянный.

— В следующий приезд, — так и не вспомнив свой «вещий» сон, согласился отец Мирослав. — А пока в Москву заеду помолиться за душу мою заблудшую в храме Елоховском у отца Матвея.

— В Москву-то Первопрестольную когда рассчитываешь укатить? — зыркнул на него отец Иов.

— Сегодня, ночным скорым, ежели билетом разживусь.

— Разживешься. По нонешним ценам купейные вагоны пустыми катаются.

— Коли разживусь и в поезде встречу твоих войников, то в обиду их никому не дам. Можешь положиться на Мирослава, отче.

— Об этом слезно и хотел попросить тебя, Мирослав, — обрадовался болезный отец Иов.

— Чего просить, коли дело-то богоугодное? — покачнувшись на колченогом стуле, отмахнулся Мирослав. — Документы у них, надеюсь, имеются, отче?

— То-то и оно: не документы, а туфта с одесского Привоза, — виновато потупился отец Иов. — Границу-то пересекут с туфтой, а что в России будут с ней делать — вопрос. Выправил бы я им что-нибудь понадежнее, да вот поди ж ты, скопытился…

— Их в Москве встренут или как? — поинтересовался Мирослав.

— Неведомо мне про это, — развел руками отец Иов, достал из потертого бумажника крохотную писульку. — Меня просили сопроводить их до самой Москвы, а с Киевского вокзала позвонить из автомата по указанному здесь телефону и сообщить их ближние планы в столице, ежели, конечно, они откроются мне.

— Понятно, отче! — кивнул Мирослав и потянулся за бумажкой с номером телефона.

Взглянув на нее, он моментально протрезвел, а в висках будто молоточки застучали.

«Походин Николай Трофимович» — четким почерком красовалось на бумажке, а ниже был записан телефонный номер. Бесенятами заплясали перед глазами отца Мирослава эти три слова. Было время, когда судьба свела семинариста Влодзимежа Шабутского с майором КГБ Походиным, и запомнил Влодзимеж этого человека накрепко.

— «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходе своем, и возвращается ветер на круги своя», — пробормотал Мирослав и почувствовал, как сжалась от липкого страха его душа.

Не за себя так, до озноба, испугался отец Мирослав, а за тех троих ратоборцев из православной Сербии, которых он вызвался своими руками сдать христопродавцу Походину.

«Матка Боска ченстоховска, влип, Мирослав, как кур в ощип! — подумал он. — Ситуация…»

— Чем так смутилась душа твоя, Мирославе? — заметив его смятение, смиренно спросил отец Иов.

«Христопродавцем никогда не был и теперь не стану», — принял решение отец Мирослав, а вслух сказал как о чем-то само собой разумеющемся:

— Почту за честь оказать услугу братьям, воевавшим за православную веру.

Отец Иов удовлетворенно улыбнулся и показал отцу Мирославу три фотографии.

— Особенно присмотрись к этому вот войничку, — ткнул он пальцем в одну из фотографий. — Племяш баит, что бисов Интерпол всех троих за что-то ищет. Но то не наше церковное, а мирское дело, Мирослав, — строго добавил он.

С фотографии на отца Мирослава смотрел дюжий, цыганского обличья мужик в пятнистой униформе, с сильной проседью в бороде. Смотрел он хмуро, будто заранее обвинял Мирослава в каких-то тяжких прегрешениях. Взглянув мельком на обличья остальных двоих, задрожал мелкой дрожью отец Мирослав и потянулся за рюмкой, наполненной крепкой настойкой.

— Знаю я их, — опрокинув настойку в рот, выдохнул он. — Эти самые, как есть эти самые, намедни во сне ко мне являлись. И сон тот был тягучий и опасный, как таежные бамовские лежневки на болотах и марях…

— Чур тебя, чур, Мирослав! — торопливо закрестил его отец Иов. — Не доведет тебя до добра промысел сатанинский!

— И сон мой о том же, — согласился Мирослав. — А куда мне, грешнику окаянному, от него деться? И вспомнить сон до конца по какой-то причине не могу, чего со мной допрежь не случалось.

— Чур, чур тебя, Мирослав! — опять закрестил его отец Иов.

* * *

Три сербских ратоборца появились на перроне за минуту до отхода поезда. Из окна купе отец Мирослав узнал их сразу и успел заметить, как зыркнули они волчьими голодными глазами на киоск с водкой, напитками и бутербродами, но поезд громыхнул сцепкой, и они поспешно нырнули в вагон.