Эстетика

Посвящение г. Фолкенеру[399], английскому негоцианту, впоследствии послу в Константинополе

Вы англичанин, дорогой друг, а я родился во Франции, но все, кто любит искусство, – сограждане. Все они порядочные люди, придерживающиеся примерно одних и тех же правил и составляющие одну и ту же республику. Поэтому, когда ныне француз посвящает свою трагедию англичанину или итальянцу, это выглядит не более странно, чем если бы гражданин Эфеса или Афин в былые времена посвятил свое сочинение греку из другого города. Итак, я приношу Вам в дар эту трагедию, как моему соотечественнику в литературе и как моему близкому другу.

Я пользуюсь в то же время приятной возможностью сказать моей нации, как смотрят у вас на негоциантов, каким почетом пользуется в Англии профессия, от которой зависит величие государства, и с каким превосходством некоторые из вас представляют свою родину в парламенте и носят звание законодателей.

Я прекрасно знаю, что наши петиметры презирают эту профессию, но Вы знаете также, что и наши и ваши петиметры – существа самой смехотворной породы. Другая причина, побуждающая меня беседовать об изящной словесности скорее с англичанином, чем с кем-либо другим, это ваше счастливое свободомыслие; оно передается мне, в общении с Вами я мыслю смелее.

Своей душе я сам дивлюсь,Владеет ею собеседник:Я с привередой привередник,С веселым весел становлюсь;Когда передо мной придворный,Таю растерянность и страх

Под маской вежливо-притворной,Зато вселяет ум задорныйВ меня и силу, и размах;Я следую его примеру.Как живописец-ученик,Что Лемуану, Ларжильеру[400]Покорно подражать привык,Советы их берет на веру,А под конец, утратив меру,

С них списывает каждый блик.Вергилий это все постиг:Он, отдавая дань Гомеру,Хранил особую манеруИ, сам ведя свою галеру,В веках и славен и велик.

Не опасайтесь, что, посылая Вам мою пьесу, я стану пространно защищать ее. Я мог бы Вам сказать, почему я не наделил Заиру более твердой приверженностью к христианству, пока она не узнала своего отца, почему она скрывает свою тайну от возлюбленного и т. д., но люди умные и любящие судить по справедливости сами поймут мои соображения, а предубежденным критикам, не склонным мне верить, было бы бесполезно их излагать.

Похвалюсь перед Вами только тем, что я написал пьесу достаточно простую – достоинство, на которое во всяком случае должно обратить внимание.

Могучей древности черта.Одно из лучших достояний –

Возвышенная простота.Пусть привлечет вас, англичане.И мощь ее и красота.У вас на сцене суета,Убийство, кровь и ужас брани.А красота всегда проста.Так не жалейте же стараний.Пусть воплотится в жизнь мечта.Что так пленяла Аддисона:Талантом был он одарен.

Но многословен и учен.И дочери его КатонаПример достойный Аддисон,Но в том, в чем соразмерен он.Смирите ж буйный и жестокийНрав музы вашей и обряд,Пишите так, чтобы урокиМог извлекать и стар и млад.И чтоб творений дух высокийБыл так же прост, как ваш уклад.

Пусть господа английские поэты не думают, что я хочу дать им в образец мою «Заиру»: я проповедую им естественную простоту и изящество стихов, но отнюдь не ставлю себя в пример. Если «Заира» имела некоторый успех, то я обязан этим гораздо меньше достоинствам моего произведения, нежели осторожности, побуждавшей меня говорить о любви как можно нежнее. Этим я угодил вкусу моих зрителей; можно быть уверенным в успехе, когда обращаешься не столько к рассудку, сколько к чувствам людей. Люди хотят любви, какими бы добрыми христианами они ни были, и я глубоко убежден, что великому Корнелю пришлось бы худо[401], если бы он в своем «Полиевкте» ограничился тем, что заставил неофитов разбивать статуи язычников, ибо испорченность человеческого рода такова, что