Эстетика

Г. Жильбер, резидент прославленной королевы Христины[418], поставил в 1643 году свою «Меропу»[419], ныне не менее забытую, чем предыдущая. Жан де Лашапель[420], член Французской Академии, автор «Клеопатры», имевшей некоторый успех, тоже написал «Меропу», которая была представлена в 1683 году. Он не преминул ввести в свою пьесу любовный эпизод. Впрочем, в предисловии он жалуется, что его упрекали в чрезмерном пристрастии к чудесному. Однако он ошибался, его пьеса провалилась не из-за этого пристрастия, а из-за бездарности и холодности стиха, ибо вот главное, вот основной порок, погубивший столько поэм. Искусство быть красноречивым в стихах – самое трудное и самое редкое из всех искусств. Можно найти тысячу людей, которые сумеют построить произведение и сносно переложить его стихами, но чтобы облечь его в истинно поэтическую форму, нужен талант, которым наделены лишь два или три человека на земле.

В декабре 1701 года г. Лагранж[421] поставил своего «Амазиса», в котором под иными именами скрывается не что иное, как сюжет «Меропы». В этой пьесе тоже царит любовная интрига, а чудесных происшествий куда больше, чем в пьесе Лашапеля, но верно и то, что она совершеннее, талантливее, интереснее, написана с большей страстью и силой. Однако вначале она не имела блестящего успеха. Зато потом – habent sua fata libelli[422] – она шла под оглушительные аплодисменты и стала одной из пьес, представление которых доставляло публике наибольшее удовольствие.

До и после «Амазиса» у нас было много трагедий на сходные сюжеты, в которых мать, вознамерившись отомстить за мнимую смерть сына, поднимала руку на него самого и узнавала его в тот миг, когда уже готова была его убить. Мы даже привыкли видеть в театре потрясающую, но малоправдоподобную сцену, когда одно действующее лицо заносит кинжал над своим врагом, а другое действующее лицо, появляясь в это самое мгновение, вырывает у него кинжал. Эта развязка принесла, по крайней мере на некоторое время, успех трагедии «Камма»[423]

Тома Корнеля.

Но из всех пьес, о которых я Вам говорю, нет ни одной, в которой не было бы любовного или, вернее, галантного эпизода, ибо все неизбежно приноравливается к господствующему вкусу. И не думайте, сударь, что этот злосчастный обычай вводить в наши трагедии ненужные любовные эпизоды обязан своим возникновением Расину, которого в этом упрекают в Италии. Он, напротив, сделал все, что мог, чтобы улучшить в этом отношении вкус публики. Любовная страсть у него никогда не играет эпизодической роли, она составляет самую основу всех его произведений, в ней их главный интерес. Это самая драматичная страсть, самая богатая чувствованиями, самая многообразная, она должна быть душой драматического произведения или должна быть вовсе изгнана из него. Если любовь не трагична, то она пошла, а если трагична, то она должна царить единовластно: она не может быть на втором плане. Надо признаться, что Ротру[424], и даже великий Корнель, создавая наш театр, почти всегда портили его пустой галантностью, выдаваемой за любовь, и любовными интригами, чуждыми истинной страсти и потому недостойными театра, и если Вы спрашиваете, почему у нас играют так мало пьес Пьера Корнеля, не ищите причины в чем-либо другом. Это потому, что в трагедии «Отон»

Как царедворец с ней беседу вел Отон,А не как человек, что пламенно влюблен…Текли слова легко и не оскудевая,Ум приводя в восторг, души не задевая.Не столь искусная, затверженная речь

Камиллу, мнится мне, могла б сильней зажечь…Когда Отон в любви Камилле изъяснялся,Он был ли пылок с ней? Иль холоден остался?

Потому что в «Помпее»[425] Клеопатра, лишняя в этой пьесе, говорит о Цезаре:

Посланья он строчит и в них скорбит о том,Что, всех врагов разбив, он стал ее рабом.

Потому что Цезарь спрашивает у Антония:

…видел ли прекрасную царицу? –

а Антоний отвечает:

Я лицезрел ее, богиню, чаровницу.

Потому что в «Сертории»[426] влюблен сам старый Серторий, у которого сердечная склонность уживается с политическим расчетом и который говорит:

Другая мне мила, но я уже старик:

Признанья нежного не вымолвит язык…Кому не ведомо: морщин унылый видЖар молодой души невольно охладит.

Потому что в «Эдипе»[427] Тезей, впервые появляясь на сцене, говорит Дирцее:

Ужасен лик чумы. Еще ужасней мука,Что любящим сердцам всегда несет разлука.