Эстетика убийства

«А как же! – обижается она. – Чай не дураки мы! Он пакет тот осторожно держал, за краешек. Чтобы самому не порезаться, не уколоться. Я на рынок на прошлой неделе носила кухонный нож… поточить… Сейчас, знаете, точильщика хорошего не найдешь! Продают одни китайские ножи, которые как затупятся, так ты их хоть о точильный камень стеши, всё тупее тупого будут. Так что, старые-то наши ножи люди берегут. Хоть и ручки раскололись, ободрались, всё равно лезвие ни с чем не сравнить! Из поколения в поколения передавали такие инструменты. Молодые-то теперь ни черта не понимают! …Да… так мне его наточили на рынке, я завернула в газетку и несу осторожненько, чтобы не порезаться, за ручку… и чтоб не развернулся. Ну, вот этот… высокий, светлый, тоже так свой пакетик нес. Нож это! Голову даю на отсечение!»

Она будто испугалась своей клятвы и краснеет, потирая длинную, морщинистую шею. Женщина выше меня на полголовы, поэтому я эту ее шею вижу ясно, прямо перед глазами.

«А почему вы решили, что он убийца?» – спрашиваю намеренно недоверчиво, чтобы возбудить ее возмущение. Я знаю, как раскрутить таких свидетелей.

«Ну, даёт! – женщина с загорающейся возмущенной усмешкой смотрит на «рязанца», призывая его посмеяться надо мной. – А кто же он! Я – из лифта, а он в лифт. Ну, думаю, чужой к кому-то приехал. Должно быть, к Снежке на седьмом. К ней разные ходят… сомнительные, курят на лестнице, даже блюют иногда! Сколько раз участковому говорила, этому жирному борову, а тот только красной мордой своей водит и водит! Чего вы только их держите таких!..»

В этот момент по лестнице, тяжело дыша, поднимается действительно «красномордый», толстый, пузатый, я бы даже выразился – «брюхатый», мужчина в милицейской форме. На плечах скукожились капитанские погоны. Он слышит последние слова свидетельницы и рычит по кабаньи:

«Тебя не спросили, стерва сушенная!»

Я оборачиваюсь к нему и не могу сдержать улыбки, но тут же прячу ее в морщинах своего стареющего лица и говорю как можно строже, играя на нужную мне свидетельницу:

«Поздно приходите на место происшествия, капитан!»

Он смущается, полыхает еще больше, еще гуще, и беспомощно разводит руками. Под мышкой зажат обтрепанный портфельчик. Наверное, с ним когда-то его сын-первоклассник ходил в школу и хватал свои законные двойки. Замечаю с раздражением, что становлюсь таким же наблюдательным, как эта свидетельница. Не к добру, к старости, потому что это знак склочности.

«Ну, ладно, – поворачиваюсь к свидетельнице, – что там было с лифтом-то?»

«С лифтом? – удивляется она, растерянно оглядывается, но потом быстро приходит в себя и машет длиной, худой рукой с тонкими кривыми пальцами. – С лифтом ничего. Лифт здесь ни при чем! Нормально работает, техником-то тут мой зять… Он и не такие лифты знает! Остановилась, в общем, кабина на этаже этого додика, режиссера… Павлер его зовут. Он – голубой! Точно!»

«Откуда вы это-то знаете? – возмущаюсь до крайности я. – У вас что, зять и в этой области специалист?»

«При чем здесь зять! – блестит она на меня злющими глазёнками. – Он у меня нормальный. Дочь спросите! Я сама, что ли, не вижу! Ходит этот режиссер эдак… как танцует… плавает, прямо… глядит затравленно, глаза свои бесстыжие вниз опустит, губешки надует, облизывается… Точно – голубой!»

«У него бывали мужчины? Дома, я имею в виду?» – спрашиваю серьезно, чтобы оборвать поток ее странных наблюдений. Они, может быть, и нужны, но противно же до невозможности!

«А как же! С работы. Может, такие же, а, может, и нет. Только вот этот, который с ножом в упаковке, ну… на лифте который поднялся, этот – мужик! Орел! Он не из этих!» – она будто хвалит убийцу.

«Орел, говорите? – зло усмехаюсь я. – Ну, ну…»

«Я имею в виду… мужского рода, как бы сказать, – наконец, смущается она. – Настоящий… здоровый…»

Она вдруг устало машет рукой и вздыхает:

«Мне его лицо знакомо. Видела я его где-то раньше. Это – точно! У меня на лица память! Но вот где, когда! Хоть убей! Бандит он, точно! Это я не то что чувствую, а помню. Я его в связи с бандитизмом и видела!»

«Не понимаю, – пожимаю я плечами, – вы какое отношение к бандитизму имеете?»

«То-то и оно, что никакое! – будто с сожалением заявляет она и испуганно пригибается ко мне. – А тут, выходит, имею. Бандит он, и видела я его среди бандитов».

«Может, во сне?» – ухмыляюсь я.

«Может и во сне…» – вдруг соглашается она.

«Что дальше было?»