Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

«Жебрак <…> не согласился с тем, что его статья [в “Science”] антипатриотична по своему содержанию, однако признал в ней ряд политических ошибок. <…> Такой политической ошибкой Жебрак считал свои высказывания о Лысенко. На вопрос члена суда Бутягина о том, была ли необходимость говорить в статье о Лысенко, Жебрак ответил: О моих с ним разногласиях известно за границей, и если бы я о нем не написал, могло показаться отсутствие свободы критики [в СССР]. <…> Я сознаю, что здесь допустил грубую политическую ошибку». «Далее на следствии развернулась дискуссия по поводу яровизации и ее оценки в статье Сакса. В своей статье Жебрак этого вопроса не касался, что было признано тоже антипатриотичным»[932].

Куда не кинь, всё клин. Высказался о каких-то «достижениях» Лысенко – антипатриотизм! О других промолчал – тоже антипатриотизм!..

Всё разыгрывалось так, как задумал Главный Драматург и Режиссер. Если бы обвиняемый сдался без сопротивления, то костер угас бы, не разгоревшись.

Второе действие спектакля отрабатывалось в следующие дни.

Свидетель Н.П.Дубинин не нашел в статье Жебрака антипатриотических мотивов, но согласился с тем, что она недодумана, слишком академична и что в ней принижены научные заслуги Лысенко. Это был маленький шаг «в правильном направлении», который требовался от свидетеля защиты.

А вот П.И.Лисицын сыграл не по правилам. Всё происходящее он назвал бузой. Если Жебрак что-то недосказал, недописал, о чем-то неясно выразился, то такое можно сказать о любой статье. Вся затея не стоит выеденного яйца.

Негибкость профессора Лисицына была учтена: на премьере Суда чести его свидетелем не вызывали. Профессор Константинов, профессор Сабинин, Радаева тоже показали себя на репетиции негибкими

, из списка свидетелей их тоже исключили. Зато свидетели обвинения – Варунтян, Глущенко, Борисенко, Лоза, Презент, Турбин – были несгибаемы. Они стояли на том, что профессор Жебрак «преклонялся перед буржуазной наукой», «принизил заслуги Мичурина и Лысенко», «солидаризировался с реакционером Саксом».

После избиения на генеральной репетиции исполнитель главной роли поехал к себе домой в Минск. Чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Но попал из огня да в полымя. 17 октября, на экстренном заседании Президиума Белорусской академии наук ему была устроена новая экзекуция.

Согласно протоколу того заседания, «Жебрак и теперь не признает в отношении Лысенко допущенной им ошибки, он говорит, что учение Лысенко неправильное и что

Лысенко через несколько лет будет пустым местом в науке, а что будет развиваться то учение, которому он, Жебрак, служит. Теории его, Жебрака, и Лысенко всегда останутся на разных полюсах». «Я считаю недопустимым проявлять двурушничество; всякий серьезный ученый не может иметь два мнения: одно для себя, другое – для заграницы. Мое убеждение одно, и оно правильное».

О том, чего стоило Жебраку это бунтарство, говорилось в письме директора Института клинической медицины Белорусской академии профессора С.М.Мелких Климу Ворошилову, который, похоже, знал Жебрака еще по Гражданской войне: «Всё заседание велось в резких выражениях, а под конец некоторые из выступающих перешли всякие грани резкости и нанесли такую душевную травму проф. Жебраку, что этот мужественный человек не выдержал, разрыдался, залился слезами и долгое время не мог прийти в себя. После этого начались сжимающие боли в области сердца и за грудиной, по всему нему пробегала дрожь, и проф. Жебрак не смог заснуть всю ночь». «Как свидетель происшедшего и как врач я прошу Вас оградить в дальнейшем проф. Жебрака от душевных травм, подобных только что им перенесенной».

Медицинская справка профессора Мелких удостоверяла, что здоровье А.Р.Жебрака подорвано и он нуждается в постельном режиме в течение 2–3 недель.

Профессору С.М.Мелких было 80 лет, он принадлежал к школе выдающегося терапевта Остроумова, следовал его заветам. Чтобы написать такое письмо и такую справку, требовалось немалое мужество. Профессор Мелких умер в 1952 году, похоронен в Минске на военном кладбище. На памятнике выгравировано: «К больному, как к родному, он нес свое чуткое сердце»[933]

. Большое сердце крупного человека.

Надежда на защиту со стороны товарища Жебрака по оружию не оправдалась. Письмо профессора Мелких Ворошилов переслал секретарю ЦК Кузнецову с осторожно-нейтральной резолюцией: «Направляю для сведения, и если найдете нужным, то и для принятия кое-каких мер». Первый красный офицер умыл руки.

7.

После пятичасовой экзекуции Жебрак укрылся на своей дачке под Минском, а через два дня уехал в Москву, нарушив постельный режим.