Этап

Николаев не сразу понял: что-то совсем не так. Категорически не так. И только когда отошел от смятой машины – понял.

Лето. Кругом лето – сосновый бор за спиной, трава-мурава под ногами. Птицы поют, солнце печет. Лето. И сам он не в пуховике, а в легкой рубашке. В рубашке, берете и летних брюках. И сандалиях. По сезону, в общем, одет.

А разбитая машина стоит на обочине у перекрестка. И никому нет дела. Это в порядке вещей?

– Что за черт? – услышал Николаев свой голос. Полез в карман за мобильником – нет там мобильника. Заглянул в салон, увидел пластмассовое крошево и прочие останки телефона на полу, и понял: искать нет смысла. Что вообще происходит? Куда делось полгода? На дворе июль, по всему видно.

Еще через пять минут он узнал и перекресток: совсем в другой части города. И почему смятую машину приволокли именно сюда? Почему он в ней оказался? Мимо ехали машины, через дорогу шли пешеходы – на него, Николаева, никто не обращал внимания. Словно все в порядке. Может, для них оно и есть все в порядке?

– Ладно. – Николаев снова услышал свой голос. – Пошли домой. – А куда еще прикажете идти? Там хоть отсидеться можно, и расспросить – отчего все вокруг так, да что случилось под Новый Год. Если бы не бластер – тот самый, и не портфель – тот самый, – Николаев легко бы согласился с мыслью, что это он напился так, что полгода выпало из памяти. Есть такой грех: стоит лишнего принять, как память отшибает. Удобно, конечно, но и неприятно одновременно. Это ж сколько надо было выпить, чтобы отшибло полгода?

Дом – во-о-он там. Десять минут ходьбы быстрым шагом. Ну, пятнадцать, сейчас, с поправкой на мутность в голове. Николаев чуть не попал под машину – зазевался у светофора, но мощный клаксон привел его в чувство окончательно. Так и побрел к себе.

...Уже на углу, у магазина, супермаркета, где старушки бойко торговали летними «колониальными товарами» – овощами, приправами, фруктами да цветами – он услышал музыку. Играли на аккордеоне, душевно и трогательно. «На сопках Маньчжурии», узнал Николаев. отец очень любил эту музыку, да и сам Николаев тоже. Он обошел угол здания и увидел – колоритный старик-фронтовик – весь морщинистый, что твоя печеная картошка, в военной форме, очень бодрый и крепкий – сидел среди бабушек, положив видавшую виды кепку на колени, и играл, добродушно улыбаясь всем. Удивительно, но в кепке не было ни монеты – а ведь играет мастерски! Рядом со стариком, прислонившись к стене магазина, отдыхала его трость.

– Нет, сынок, – неожиданно возразил старик, не прерывая музыки, когда Николаев наклонился, чтобы положить в кепку купюру. – Для души играю. Не нужно. Лучше сигаретой угости, – подмигнул он и Николаев, отчасти растерявшись, угостил. И огоньку поднес. Старик так и играл, пальцы бодро бегали по клавишам и кнопкам, музыка лилась и лилась – к явному удовольствию всех, кто вокруг. Старик кивком поблагодарил, пыхнул дымком и исполнил завершающие такты.

– Что еще сыграть, дамы? – осведомился он у бабушек вокруг.

– Давай «Шинель», Петрович, – попросила та, что слева – и старик согласился.

Николаев еще постоял, послушал – сам старик молчал, с сигаретой в зубах, а вот старушки подпевали. В конце концов Николаев опомнился, кивнул старику на прощание и направился дальше. «Бери шинель... пошли домой», услышал он, поворачивая за угол, и там слова уже были едва слышны, только музыка.

Вот и дома. Теперь подняться, и пусть Маша и Денис расскажут, что происходит. И с этого дня в рот ни капли! Уже сколько раз давал себе зарок, но теперь надо соблюсти. Дыра в памяти в полгода – это чересчур.

Ключ выглядел по-другому, но на это Николаев уже не обращал внимания. Подошел и подошел. Привычно закрыл дверь за собой, повесил портфель на специальный крючок на вешалке.

– Я пришел, – позвал он. Сейчас сын вылетит пулей, и спросит, что отец сегодня принес, а следом выйдет улыбающаяся Мария.

Из коридора выбежала... девочка лет девяти. Стоп, я ее знаю, успел понять Николаев, но не помню имени. У нас гости?

А потом вышла женщина. Долю секунды смотрела на Николаева и... узнала, видно по лицу. И обрадовалась.

– Феликс! – воскликнула она. – Даша, это же дядя Феликс, я рассказывала! Ой, я так рада, что ты приехал!

Феликс?

– Дядя Феликс! – девочка тоже обрадовалась. – А вы откуда?

– Приехал только что, – Николаев и сам не знал, отчего так сказал. Сказалось. – Вот и решил зайти.

– Ой, а мы только что ужинали, – засуетилась женщина. – Идем, идем за стол! Сто лет тебя не видела!

Дальше было как в тумане. Николаев, смирившийся с тем, что его зовут Феликсом Александровичем, и хозяйка с ним на «ты», был препровожден в ванную. Думал, что умоется холодной водой и в себя придет, но не помогло умывание. А затем и на кухню пригласили. Там, уже автоматически, рассказал, что работает таксистом – это не удивило никого из дам. В общем, разговорились ни о чем, а в сознании крепла мысль, что вы, товарищ Николаев, сошли с ума. Полностью и окончательно. Одно напоминало о новогоднем прошлом: бластер в портфеле.

Надо бы посмотреть, что там, в портфеле.