Эти разные, разные лица

– А как же иначе? До конца жизни необходимо что-то постигать и открывать для себя. Без этого совершенно неинтересно работать. Я ушел из театра в 87-м году только потому... Ну, конечно, причин было очень много... Но основная причина – нет настоящего процесса. Скучно стало работать в театре. Режиссуры не было никакой. Вот взять Алексея Дмитриевича Попова и его учеников, Львова-Анохина, Шатрина, Хейфеца, – ничего общего! Ну ничего общего! Как такое возможно? Я около Попова ходил – ни шага в сторону, даже не обедал. Мне надо было поймать каждое его слово! Мы, молодежь, играли поначалу маленькие роли, но всегда помнили слова Канцеля, постановщика «Учителя танцев»: «Делайте заготовки для больших ролей». Поэтому, когда я дожил до главной роли в фильме «Маэстро с ниточкой», для меня она не составляла никаких трудностей. К тому времени у меня ведь накопилось страшно много работ в кино. Давно было за 70. И в каждой маленькой роли я знал, что предо мной человек со своей судьбой, со своей индивидуальностью, характером.

– А ваш Гусек из «Простой истории» как родился?

– Вот, пожалуйста – Гусек! Этот персонаж мог стать маской. Я с ней мог ехать из фильма в фильм – будь здоров! Но ни разу не повторил. Трегубович, когда снимал «Трижды о любви», говорил мне: «Леша, ну ты мне сделай Гуська из „Простой истории“! Я ведь на ней учился, я ее монтировал раз десять». Я отвечаю: «Виктор Иваныч, как я могу играть Федора в русле Гуська, если это разные люди? Гуська все давят, он незащищенный человечек. Единственная его сила в том, что он не хочет работать. Тогда же за трудодень ничего не давали, он только пил и рыбу ловил. А тут Федор сам всех давит, жену, детей. Как это может смыкаться-то?»

А мой Гусек очень типичен. Кепочка, сигаретка прилипла к губе, глаза пьяные – я почти не гримировался. «Где ты нашел такого пьянчугу? – спросил меня как-то режиссер Егоров. – Он у тебя не просыхает!» Но я не делал из Гуськова простого пьяницу. У него, если присмотреться, в глазах мелькают разные мысли: он ведь может и умеет работать, но не видит в этом смысла – он ничего за это не получает. Отсюда его ирония. Ну а так как мой персонаж все-таки комичный, я придумал ему несколько деталей – походку, сигаретку и даже целый эпизод. Помните, как он за купающимися бабами подглядывал? В этой роли я много от Чаплина брал.

– То есть, получая приглашение на роль персонажа другой эпохи, другой страны или веры, вы стараетесь изучить как можно больше и атмосферу, в которой он живет?

– А как же? Вот снимался я в прелестной роли Сида в сериале «На ножах». Удивительная роль – добрый раб, крепостной слуга, как он сам себя называет. И сцена происходит у гроба барина. Они вместе росли, мой герой на несколько лет старше своего барина. И этот образ заставил меня углубиться в христианство и даже в дохристианскую религию – славянскую религию русичей. Я влез в это. У меня уже есть свое, человеческое отношение к Богу. Я уже не Сид – образ, а человек, я, Миронов Алексей – и тогда это смыкается с образом. Мне становится легче понять его: Сид своего барина оберегал, готовил его к «той» жизни, а он все равно мерзавец. Так ему и говорил. И над гробом повторяет, что он мерзавец. Когда это познаешь, поймешь, это становится твоим, и роль идет. Тогда все возможные действия легко даются. Так «рождается» живой человек.

– Надо сказать, что это чувствуется во всех ваших героях. Взять хотя бы «Место встречи изменить нельзя», где заняты около сорока актеров. Там, конечно, каждый персонаж – человек. Но не затерялся среди других Копытин. Он проходит через весь фильм как бы на заднем плане, и все равно ясно виден его характер, его взгляды на жизнь.

– Да. Это надо было тоже передать. Шофер – это особая статья. Шофер – он хоть в опергруппе, но у него ответственность другая. Ему надо везти, машина должна быть готова, он должен и сам быть в постоянной готовности. И он свою обязанность, как вы помните, в погоне выполнил.

Вот все обсуждают операцию – он читает газету. Когда они танцуют – он опять читает газету. Он не с ними. Это уже шоферские дела – и это тоже понять надо. Вот в этом человек. И я все готовил к погоне. Это кульминация, все в напряжении, поэтому столь важен был и накал в моем голосе: «У себя в кабинете командуй, Глеб Егорыч!..» Меня даже спросили: «Алексей Иванович, зачем же вы с таким напором отвечаете Жеглову?» А я-то понимал, что Копытин не должен быть рафинированным, поясняющим, он должен УЧАСТВОВАТЬ в этой жизни! С самого начала я готовился к этому по-настоящему ключевому моменту. Шум, стрельба, грохот – и что ж, я шептать должен? «Сниматься надо монтажно даже в эпизодах», – сказал кто-то умный. И я знал, что, когда картина склеится, это будет очень хорошо смотреться.

– И я думаю, не зря Жеглов называет Копытина отцом...