Этичный убийца

Я не нашел достойного ответа на этот вопрос. Бобби, наверное, утерся бы спокойно, а потом отпустил бы какую-нибудь незамысловатую шутку, чтобы расположить парня к себе. А там глядишь — и они бы уже оба хохотали, как закадычные друзья. Не то что я. Мне приходило в голову только распластаться в грязи или вообразить своего двойника, живущего в другой вселенной, эдакого бойкого Лема, который подошел бы к открытому окну машины и накостылял бы этому голодранцу так, чтобы у того нос сломался и чтобы его идиотская прическа вся слиплась от крови. В реальности же Лем ничего такого никогда не делал, но мне все казалось, что если я справлюсь хотя бы однажды, то есть если я стану человеком, способным выбить дерьмо из придурка, который меня обидел, об этом сразу узнают все. Это будет написано у меня на лбу, на руках, будет чувствоваться в походке, и ни один гад больше не сможет втоптать меня в грязь, самоутверждаясь за мой счет.

— Думаю, не стоит, — произнес я наконец. — То есть я не думаю, что в данном случае надирание задницы имеет какой-то смысл — если понимать это выражение буквально.

— Да ты просто маленький засранец! — заявил парень и принялся поднимать стекло; его толстые предплечья при этом тряслись в такт движениям ручки. Он взял с пассажирского сиденья планшет и стал просматривать какие-то бумаги. Смачно облизнув большой и указательный пальцы, он перевернул пару листов; его жутковатые передние зубы при этом выглянули изо рта и впились в нижнюю губу.

Засранец. Бывало, меня и похуже обзывали, но это словечко обижало именно своей банальностью. Хотя, с другой стороны, все было не так уж плохо: голодранец поднял стекло, и мой страх сразу пошел на убыль, теперь напоминая о себе лишь легким ознобом. Меня оставили в покое, так что самое время пришло вернуться к работе, хотя голодранец и продолжал искоса поглядывать в мою сторону.

Я вскинул сумку на плечо и подошел к следующему трейлеру — серому с зеленой отделкой. Площадка вокруг него, как и вокруг остальных передвижных домов, была похожа на песчаный лоскут с рваным краем из сорной травы. С фасадной стороны — подобие дворика, посреди которого стояла, сгорбившись, чахлого вида пальма. Присосавшись своей чашевидной кроной к собственному стволу, будто впитывая в свое тело целительный бальзам, она напоминала потертую курительную трубку. Окна прикрывали приспущенные жалюзи, какими в приличных домах оборудуют спальни, так что внизу оставалась щель, через которую я еще издали приметил электрический свет и мерцание телеэкрана.

Ни садовой мебели, ни игрушек, ни яркого коврика под дверью. Вообще никаких бирюлек. Это словечко из лексикона книготорговцев, мы его переняли у Бобби. Продавцы книг обожают бирюльки. Бирюльки — это всякая детская чепуха, разбросанная тут и там. Бирюльки — это садовые гномы, музыка ветра, праздничная мишура, повешенная слишком рано или не убранная вовремя, — словом, это все, что окружает людей, любящих тратить деньги, которых у них нет, на вещи, которые им не нужны. А уж те, кто тратит деньги на вещи, которые не нужны даже их детям, просто законченные бирюлечники и барахольщики. Когда Бобби возил нас по окрестностям, он, бывало, исполнял за рулем эдакую сидячую джигу, лишь стоило ему завидеть дом с пластиковым бассейном, к которому присобачена пластиковая горка.

— Этих ребят даже лох разведет, — провозглашал он в таких случаях, и его огромное круглое лицо, и без того всегда сияющее как медный таз, вспыхивало так радостно, что на него невозможно было смотреть без солнечных очков. — Да уж, бирюльки…

Но возле этого трейлера бирюльками не пахло. Думаю, если бы синий пикап к этому времени уже отъехал, я бы сюда и стучаться не стал. Хотя Бобби всегда говорил, что нельзя пропускать ни единой двери. Постучавшись к неудачнику, ты потеряешь не больше минуты, а ведь чем черт не шутит. И в самом деле, иногда я находил покупателей в домах, возле которых не было и намека на бирюльки. Но час был уже не ранний, и я устал. Поэтому я предпочел бы увидеть какой-нибудь симпатичный «Биг-Вил»,[3]

или голую Барби, или взвод игрушечных солдатиков, по-пластунски пересекающих газонные просторы провинции Кванг-Три,[4] — словом, хоть что-нибудь многообещающее.

Но в данном случае, даже при отсутствии бирюлек, я мог по крайней мере надеяться на убежище, а потому все-таки налег плечом на дверь-ширму, чувствуя, как из-под мышки по телу скатилась добрая рюмка пота. Две маленькие зеленые ящерки неподвижно сидели на серой сетчатой поверхности двери; одна из них раскачивалась вверх-вниз, и складка у нее на шее горела алым цветом, выражая не то любовь, не то угрозу, не то что-то еще.

Пока я стучался в дверь, ящерки сидели, нацелив на меня свои пулеобразные головки, и глядели во все глаза. В конце концов за дверью послышалось отдаленное шарканье — едва уловимый звук, но на этой работе я научился различать подобные сигналы. Спустя мгновение к двери подошла женщина. Она слегка ее приоткрыла, взглянула сперва на меня, потом на пикап, припаркованный у обочины.