Этика Михаила Булгакова

Может быть, здесь – самая странная и самая горькая система оппозиций во всем романе. Иешуа, лишенный какого-либо страха, – и трус Берлиоз, Иешуа, воплощенная правдивость – и лжец Берлиоз; один, ставший поэтому вечным владыкой иной жизни – и второй, лишенный вечности, любой вечности, даже «тьмы»… Цепь противопоставлений можно бы продолжить, и вот что из нее следует: единственная точка соприкосновения этих персонажей – приверженность идее «грядущей гармонии». Не важно, какая приверженность, искренняя до предела, как у простодушного Иешуа, или мошенническая, как у хитреца Берлиоза, ибо сама по себе подчиненность утопической идее определяет их личные судьбы. Оба они не могут «ручаться даже за свой завтрашний день», как говорит Воланд; оба слепы, ведь и Иешуа на суде, когда приговор уже вынесен и гибель неотвратима, не замечает ее – как и Берлиоз![108]

И к ним обоим смерть приходит даже не завтра – сегодня… Несомненно, есть и различие, даже большое: одно событие описано реалистически, другое – фантастически. Иешуа убит обществом, социальным предопределением, а Берлиоз – выдуманным персонажем, символом высшей кары. Но здесь опять можно вспомнить о контексте времени, о дате, аккуратно обозначенной писателем: 1937 год. И о том, что мы разбирали недавно: кары Воланда пародируют действия социальной власти. Воистину, не одна тысяча идеологов-коммунистов поплатилась в тот год головой как бы в уплату за искреннюю или показную приверженность Идее…

В этом нет, разумеется, ни малейшего осуждения Иешуа; осуждается только христианская по своей сути коммунистическая утопия – та же, которую осудил Достоевский. А еще точнее, та вечная, и прежде, и теперь сущая власть Общества, которая обращает идеи добра в идеи зла.

Резюме