Этюд в сиреневых тонах

Хотел, но акцентировать на этом внимание не пожелала. Я посмотрела на отца, которого, между прочим, сложно заставить признать вину, но упоминание о матери между нами — табу. Нет, родительницу я уважаю, претензий ей не высказываю, но… на этом у нас все. Я ей не могу до сих пор простить уход из семьи, а она… она просто пожелала забыть, что у нее есть дочь. Живет в свое удовольствие, иногда нас навещает, вернее, папу, чтобы в очередной раз…

— Саш, давай договоримся, — голос отца врезается в мысли, заставляя вернуться к нашему разговору. Он уже успокоился и готов к диалогу, но судя по жестким складкам у рта и между бровей, мне ничего не «светит». — Я свой бизнес строил в очень непростые годы. Я несколько раз поднимал его с колен, когда меня намеренно вышвыривали с этого рынка. Были времена, когда мои конкуренты плясали с бубном на пепле от моего предприятия, но я вернулся, — отец замолчал, а я виновато уставилась в свою чашку, словно хотела найти там ответы на свои вопросы. Конечно, я помнила, хоть и смутно, как он ночами просиживал в своей тогда еще однокомнатной квартире, пытаясь загородить слабый свет лампы, чтобы, как он думал, не разбудить меня. Я помнила, как он ночами перелопачивал горы документов, чтобы утром, отвезя меня в сад, снова вкалывать на своей работе до вечера. И все ради нас… меня. Конечно, я все знаю и помню, и сейчас… сейчас с моей стороны это эгоизм, но…. — Саша, в бизнесе нет места сантиментам и слезливой мелодраме, что ты сейчас разыгрываешь. Да что я говорю это тебе! Ты сама все видела и знаешь…

— Но, пап… это живые существа, собаки, друзья человеков… тьфу, людей! — попыталась возразить я, но звучало это настолько по-детски, что…

— Саша, это — дворняги! Беспризорные и ненужные, — жестко оборвал меня отец. — Для чего они служат? Просто плодить точно таких же дворняг, брошенных и беспризорных? Которые потом, сбиваясь в стаи, нападают на людей, наводя панику и ужас.

— Папа, но… о них заботятся, — мне с трудом удалось вставить слово, — их кормят, лечат, содержат в вольерах. И да, раньше они жили на улице, сбивались в стаи, но теперь… Пап, люди вкладывали в строительство приюта свои средства, обустраивали эти вольеры, чтобы теперь эти несчастные животные снова оказались на улице? В конце концов, они не виноваты, что кто-то нечистый на руку прикарманил эту землю и теперь выселяет этот приют. Это жестоко, в конце концов! — разозлилась я не на шутку.

Отец внимательно слушал меня, попутно читая какой-то важный документ. Я знала об этой его особенности — читать, писать и слушать собеседника одновременно, да еще и вести беседу с ним, не теряя нити разговора и не упуская даже самой мелкой детали. Хотя, кому-то могло показаться, что это невозможно. Я же знала об этом, так как проверяла и не раз, подсовывая ему на подпись дневник с замечаниями о моем поведении, при этом отвлекая его своим щебетом. Не вышло. Ни разу!

— Хорошо, что ты хочешь от меня? — сменил тактику папа. Ага! Значит, мне удалось его чем-то зацепить, потому что даже мне, своей дочери, он редко уступал, когда дело касалось его бизнеса. Ну, или… хотя, про «или» думать не буду, потому что выйдет мне оно боком. Точно не понравится!

— Пап, я пока прошу только разобраться, кто хочет забрать эту землю. Папа Лизы Липатовой сказал, что в документах там не подкопаешься, но…, — я сделала несчастную моську, — пусть твои юристы посмотрят? Пожа-луйста, — сложила на груди ладошки, — а деньги… сниму свои накопления, что остались от бабушки. Да и гонорар за свои картины я еще не потратила, — быстро затараторила я, стараясь не хлопать в ладоши от радости. Ну и ладно, пусть гонорар я хотела потратить на путевку на Фиджи, а бабушкино наследство на дорогущую итальянскую кухню в нашу с Бахти квартиру…

— Солнце мое, а не ты ли пообещала отдать свои кровно заработанные за вечеринку в честь своего дня рождения? А еще купить сумочку, платье и ботильоны из… кто там из рептилий? — я закусила губу, вспоминая свое обещание. Ну да, было дело. Папа смотрел строго, но в его глазах плясали смешинки. — Ах да, еще был гарнитур на кухню, кажется? Или что, новое «веяние», и ты передумала? И снова папе раскошелиться?

— Па-ап, ну…

— Не «папкай», птичка моя, — улыбнулся мне отец, а я невольно вжалась в кресло. Обычно он так своим конкурентам улыбается, отчего те седеют в двадцать-тридцать лет. Ну, и после такой его «улыбочки» обычно их фирмы заканчивают банкротством. — Так вот, дочь моя любезная, ты эти мысли о собачьем питомнике выброси из головы. Если ваш препод дорожит своим местом в университете, то тоже пусть прижмет за… пусть преподает. Иначе, я быстро поспособствую его уходу.

— Папа! Не трогай Ивана Валерьевича! — я даже подскочила с места, понимая, что невольно подставила хорошего человека, испортив ему жизнь своим длинным языком. — Я ему помочь хочу! Это не дело, когда ты меняешь свою мечту на карьеру. Или наоборот, — тьфу, запуталась в словах. — И, вообще, он мою работу похвалил, выделив ее из всех! Хотя я всего-то сделала набросок.