Этюды Черни

Чашки для чая были китайские, из прозрачного фарфора, а для кофе – немецкие, из мейсенского. Такие подавались к обычному, не праздничному столу в хороших европейских домах, где к подобным вещам относились внимательно. Саша вспомнила, как ездила со своей французской приятельницей к ее бабушке в нормандский замок и как раз там подобные чашечки видела.

Кроме заварника и кофейника, на столике стоял еще один фарфоровый чайник, тоже с китайской росписью. Приглядевшись, Саша поняла, что это обычный чайник для кипятка, снятый с электрической платформы.

Да, Ирина Алексеевна знала толк в повседневной красоте! И уделяла этой красоте немало времени. Если мейсенские чашки или серебряные рюмки, в которые Сергей налил коньяк, еще могли быть фамильными и наличествовать в доме испокон века, то фарфоровый электрический чайник, неотличимый от столетнего, сам собою появиться не мог, его надо было выбрать и купить, и вряд ли можно было это сделать в ларьке у метро.

Саша никогда не умела придавать своей жизни такое вот изящество, да и мало кто умел из тех, кого она близко знала. Не то чтобы она чувствовала робость перед людьми, которые умеют – уж это все же вряд ли, – но некоторое почтение к ним она в связи с таким их умением испытывала.

Странная все-таки парочка, эти мама и сын! Совсем друг на друга не похожи, и не лицом только, но обликом – тем, как сущность человека является внешне.

– Сегодня хороший день, – сказал Сергей. – За это и выпьем.

Саша выпила коньяк и сказала:

– Пить за каждый хороший день – опасный признак.

– За каждый не будем, – улыбнулся Сергей. – Не волнуйтесь, я не алкоголик.

«Мне-то что волноваться?» – подумала Саша.

Но произносить это вслух не стала. Сергея совершенно не за что обижать. Что ей некстати вспомнился Филипп и испортилось настроение, так он тут ни при чем.

Настроение, впрочем, от коньяка улучшилось. Конечно, от одной рюмки она не опьянела, но коньячная легкость завихрилась в голове, и то ощущение, в котором состоит главная опасность пьянства – когда все, что тяготит и мучает, незаметным образом делается всего лишь мелкой горестью, – охватило ее сознание.

– Вот ваша булавка. – Сергей подошел к письменному столу. – Я ее на глазах держал. Как-то мне от этого верилось, что я сумею вас найти.

Булавку он вынул из стоящей на столе чугунной коробочки каслинского литья. Стол этот, на который Саша сразу не обратила внимания, потому что он был почти скрыт под книгами, журналами, какими-то блокнотами и листами ватмана, – внимание на себя как раз обращал.

В отличие от книжных стеллажей, сделанных попросту и из обычных досок, он был хорошей старинной работы – с оградкой по краю, с бронзовыми накладками, с многочисленными дверцами и ящиками, среди которых, наверное, были и потайные, как принято это было в те времена, когда сделали этот стол мастера-краснодеревщики.

Сергей протянул Саше булавку. Она лежала у него на ладони, и бриллиант, ничем не оправленный, казался большой дождевой каплей, замершей в широком рисунке линий его судьбы.

Это ей от коньяка так красиво стало думаться, вот что.

– Спасибо, – сказала Саша и, взяв булавку с его ладони, приколола к свитеру. – Сразу тот вечер вспомнился.

– Это зря, – пожал плечами Сергей. – Не думаю, что вам было очень приятно общение с теми уродами.

– Это забылось. Но все остальное почему-то помнится.

– Что же?

– Как я под соснами по аллее шла. И у меня внутри было что-то такое… самостоятельное. Как запах листьев от меня не зависел, так и это, внутри меня, было само собою, не из меня происходило. Как осенняя природа. – Она потерла лоб и удивленно сказала: – Это непонятно. Что-то я разболталась.

– Это понятно. И совсем не болтливо.

– Я не в том смысле. Вообще – разболталась. Жизнь моя разболталась. И что-то я быстро стала пьянеть. Недавно заметила. Рюмку коньяка выпиваю, и вместо сна – волнение.

– А вы для сна выпиваете?

– Ну… Да. Для сна и покоя. Только я тоже не алкоголик.

Саша засмеялась. Собственный смех показался ей каким-то принужденным.

– Я пить больше не буду, – сказала она.

– А я выпью. – Сергей налил себе еще рюмку. – Трезвый человек в пьяной компании производит неприятное впечатление. Вы подумаете, что я за вами наблюдаю.

Неприятно чувствововать себя пьяной компанией. И неприятно, что он это заметил. Хотя… Кто он ей? Заметил и заметил. Все равно.

– Ничего я такого не подумаю. – Она пожала плечами. И добавила, глядя, как он снова берет бутылку: – Тогда и мне еще налейте.

Наверное, теперь она должна была произнести тост. Но ни красивых, ни умных слов в закружившуюся голову не приходило. К счастью, Сергей никакого тоста и не ожидал. Они выпили коньяк молча, потом он налил Саше чай, а себе кофе.

Наверное, теперь надо было расспросить его о поездках, свидетельствами которых были серебряный гранат и парусник в бутылке. Но расспрашивать ни о чем не хотелось, и Саша радовалась, что он не вынуждает ее к этому. Молчание рядом с ним было простым и естественным.

– Том ям готов, – послышалось за дверью. – Я вас жду.

– Том ям – это что? – спросила Саша.

– Не знаю. Надеюсь, не духи.